Анатолий Вишневский - Жизнеописание Петра Степановича К.

Одним словом, Петр Степанович никуда с работы не ушел, но все-таки повышением пенсий был доволен. Ведь теперь в любой момент можно было бросить службу. Сестра Галя тоже стала получать побольше. Все складывалось так, что подтверждало оптимистические прогнозы Петра Степановича, ждавшего новых перемен. И хоть они происходили не очень быстро, Петр Степанович все еще не терял надежды на возвращение 1922 года – как все тогда оживилось!

Сейчас тоже ведь многое менялось: сперва сельхозналог снизили, потом пенсии повысили, потом… Да возьмите хотя бы культ личности! Его правильно осудили, как будто с Петром Степановичем посоветовались! Он всегда был против этих воспеваний. А реабилитация невиновных! Его самого!

Петр Степанович стал с интересом читать газеты, и ему очень понравилась идея дать больше простора материальным стимулам в экономике, как предлагал в газете «Правда» харьковский профессор Либерман.

Скажем честно, к людям с такими фамилиями Петр Степанович всегда относился настороженно, хотя демонстративной нелюбви к ним он тоже не одобрял, старался быть объективным. Его отношение к этому вопросу еще со времен деникинской тюрьмы было двойственным и сильно зависело от конкретных обстоятельств.

Например, когда, незадолго до смерти Сталина, уволили с работы главврача районной больницы Льва Захаровича, опасаясь, что он станет неправильно лечить районное начальство, как это уже делали разоблаченные врачи-убийцы с членами правительства, то Петр Степанович почти открыто заявлял, во всяком случае, своим домашним, что не верит в такую глупость. Во-первых, от Любови Петровны, работавшей в этой больнице, он слышал много хорошего обо Льве Захаровиче. А во-вторых, говорил он тогда старшему сыну, евреи – народ умный. Если бы они захотели нанести вред нашему району, они не травить должны были бы наших начальников, а только то и делать, что заботиться об их долголетии.

Когда же посадили Бронштейна, многолетнего директора торговой базы, то Петр Степанович почти не сомневался, что нет дыма без огня. Какой смысл работать в торговле, если ты не имеешь навара? Поэтому они всегда там и работают. А считать, что его посадили только за то, что он еврей, тоже нельзя, потому что у него было два подельника – заведующий продмагом Казимир Казимирович Лещинский, наверняка, поляк, и Елена Ивановна из райторготдела, та вообще русская. Так что здесь все было чисто.

Вообще же в те времена Петр Степанович кощунственно считал себя чуть ли не космополитом.

– Скоро уже окажется, что мы не только паровоз и радио изобрели, но и закон всемирного тяготения открыли, – иронизировал он. – Просто еще не подыскали Ньютону подходящую замену.

А то вдруг в нем просыпался местный патриотизм. Они с Любовью Петровной пошли на выборы в школу, где учился младший сын Петра Степановича, – там был избирательный участок. Петр Степанович не преминул, конечно, побурчать перед выходом из дому, дескать, что это за выборы из одного кандидата, но в остальном ему все понравилось. В школе был организован хороший буфет, не успели они сделать покупки, как их тут же пригласили на концерт школьной художественной самодеятельности. Когда зашли в зал, концерт уже шел, на сцене мальчик в вышитой украинской рубахе играл на балалайке «Светит месяц, светит ясный». Столько воспоминаний нахлынуло на Петра Степановича, ой-ой-ой! Он не показал виду, хотя, что говорить, слезы так и наворачивались на глаза. Мальчику похлопали, а потом, представляете себе, выходит на сцену младший сын Петра Степановича и начинает читать «Як умру, то поховайте…» Ему похлопали, и он на бис прочел еще басню на русском языке – про мышь и крысу. Да так умело, с выражением, меняя интонацию, когда он говорил то за положительную мышь, то за отрицательную крысу, что Любовь Петровна просто растрогалась. Не ожидала. А заключительные строки он прочитал уже третьим голосом, как настоящий оратор:

Тут зал просто взорвался аплодисментами. Петр Степанович покосился на Любовь Петровну, она вся сияла от гордости. Да и ему было приятно, что говорить! А все-таки дома, когда уже вечеряли, он не удержался:

– Сало-то там, часом, не украинское было? А то все русское, русское…

– Так в книжке написано, – обиделся младший сын. – Могу показать.

Впрочем, к Либерману все это не имело никакого отношения. Лично Петр Степанович его не знал, но мог бы знать, он ведь был из Харькова, можно сказать, свой, а не какой-то там московский или киевский. Уже одно это говорило о его близости к простым людям, как Петр Степанович, например, даже о какой-то причастности самого Петра Степановича к новым веяниям. А во-вторых, если быть совсем честным, так Петр Степанович и сам давно думал также, как Либерман, только не умел это так хорошо выразить.

Дело, конечно, прошлое, и это – не телефонный разговор, но Петр Степанович так и не мог забыть, как ему хорошо жилось при НЭПе, пока на все командные высоты не пришли коммунисты. Потом, когда НЭП уже кончился, он встретил как-то в Харькове Жгутика, тоже приехал по служебным делам, тот все шутил. Знаешь, говорит, почему мяса не стало? Все бугаи и бараны ушли в партию. Дошутился, в конце концов!

А если здраво рассудить, так конечно, надо платить не за партийность и не за должность, а за работу, Петр Степанович так всегда и думал. Тем более, он думал так теперь, когда почти перестали сажать и даже в газетах стали писать о материальных стимулах к труду и чуть ли не о прибыли. Петр Степанович стал горячим сторонником профессора Либермана и как-то поинтересовался в письме старшему сыну, не знаком ли он с ним лично.

А что? Старший сын Петра Степановича в это время уже высоко летал, был кандидатом физико-математических наук.

Когда-то, еще до войны, когда Петр Степанович с увлечением описывал приключения братьев Морейко, ему приходили в голову разные мысли насчет будущего, и он, помнится, делился ими в письмах со своей сестрой Галей и ее мужем Грищенко. Что-то там было мечтами, что-то – просто шуткой, любил, любил пошутить Петр Степанович. Но ведь чтобы так шутить, надо быть в курсе новейших достижений науки. Петр Степанович этими достижениями всегда интересовался, понимая, что будущее принадлежит именно науке и, конечно, был очень доволен, когда старший сын после окончания университета не стал учителем физики в школе, а получил назначение в УФТИ, Украинский физико-технический институт.

В отличие от Петра Степановича, многие наши образованные читатели редко интересуются наукой, и, возможно, они даже и не знают, что именно физики из харьковского УФТИ в тридцатые годы первыми в мире расщепили атомное ядро? Ну, может быть, не первыми, но вторыми – это точно! А атомную бомбу кто первый придумал? То-то! Так что мы сочувствуем нашему неосведомленному читателю. О Лос-Аламосском проекте он, может, еще что-то и слышал, но у нас все было намного секретнее. Чуть что – сразу сажали и расстреливали. Чего же удивляться, если и особо умных физиков из УФТИ посажали и постреляли – в целях секретности, а Петр Степанович, при его давнем интересе к серьезным натурфилософским вопросам, ничего про это не знал?