Василий Соколов - Избавление

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вернувшись из госпиталя и узнав, что дивизия выведена на отдых, а штаб переехал на окраину Днепропетровска, капитан Костров и Верочка прежде всего отыскали затерявшийся меж прокопченных сажей и обшарпанных осколками каменных строений деревянный двухэтажный дом и поднялись по крутой лесенке наверх. Постучав, Верочка услышала звонкий знакомый голос, дверь распахнулась, и этот щебечущий голос взвизгнул: "Ой, мужчина при тебе, а я в одном лифчике!" - и не застыдилась, не отпрянула, а бросилась ей на плечи.

- Ой, подружка, а я тебя заждалась. И спешу, спешу... А этот, кивнула Тоня столь же весело, - твой капитанчик, которого, помнишь, шуровали по всем точкам коммутатора. Симпатичен, и я рада за тебя... Устраивайтесь, а я спешу. На дежурство опаздываю. Да, кстати, начальник узла и тобой интересовался, просил передать, чтобы выходила на службу. - И черноглазая щебетунья, забежав в комнату и надев армейскую гимнастерку, на ходу погляделась в зеркало, поправила волосы и убежала.

- Развеселая у тебя напарница, - ненароком заметил Алексей, - с такой не заскучаешь.

- Веселая, ничего не скажешь, - в тон ответила Верочка, чем-то уязвленная, и добавила: - Мне бы тоже сходить, все-таки служба, и я... недоговорив, она тоже заспешила, велев Алексею отдыхать, а если погулять захочет - упрятать ключ от входной двери за притолоку.

Оставшись один, Костров почувствовал, как его начало одолевать какое-то постылое состояние. Хотелось что-то делать, не сидеть одному в глухой комнате. "Чего я буду отдыхать? Наотдыхался. Пойду повидаю ребят", - решил Костров, встал, кое-как оделся, взвалил на плечо вещевой мешок, чтобы заодно подыскать для себя и жилье: оставаться здесь с девчатами было неудобно, да он и не хотел лишних пересудов и сплетен.

По дороге в штаб ему попадались военные, они приветствовали капитана взмахом руки, он отвечал им кивком головы, так как нес в правой руке вещевой мешок. Ему казалось, что встречные смотрят на него, сочувствуя, и это болью отзывалось в сердце. Вот так и всегда будут сочувствовать, вздыхать и охать. "А я не хочу! Нашли калеку!" - поморщился он.

В своем батальоне капитана Кострова все, с кем он протопал полями войны, встретили обрадованно. Завидев его, Тубольцев, прихрамывая, подошел и, как это делал всегда, плутовато сощурил один глаз, поздоровался за руку, затем, не найдясь что молвить, прижался к его плечу и захмыкал.

- Этого еще не хватало. Совсем ни к чему слезы, - принялся уговаривать Костров.

- Это я так, на радостях, товарищ капитан... Болел за вас, во сне с вами встречался. Намедни опять вы мне приснились. Будто плывете к нам. А водищи - жуть!

- Вода, говорят, к беде... когда во сне... Но я все же приплыл, заулыбался Костров.

- Стало быть, пойдем топать и дальше? - спросил Тубольцев. - Это ваш вещмешок, вижу, не определились на постой. Пойду квартиру вам подбирать, и, деловито взвалив на плечо вещмешок Кострова, ушел.

Подходили и другие сослуживцы. Хозяйски домовитый, степенный Нефед Горюнов сграбастал его в охапку, но вдруг отпрянул, ощутив пустой рукав, но вида не подал, только сказал:

- Теперь нас из седла не вышибешь!

- Слабо им вышибить, вот только забраться будет трудно в седло-то, сказал Костров и шевельнул плечом с культяпкой. - Да проживем и так... Но что я вижу, старина? Снежок выступил на висках? - подивился Костров его сединам, на что Нефед, крутнув усом, задорно ответил:

- Седина в голову - бес в ребро! - и скалил при этом целехонькие, пожелтевшие от курева зубы.

Часа через два вернулся Тубольцев и увел своего желанного капитана на присмотренную квартиру.

- Это отсюда близенько. Совсем рядом, - говорил Тубольцев. - Боюсь, хозяйка вам придется не по душе. Я к ней подкатиться хотел, и так, и сяк, а она все молчит, вроде какая-то скорбящая... Вы уж образумьте ее сами, а ежели чего - подыщу вам новую квартиру. Значит, вернулись?

- Вернулся, - отвечал Костров.

- Служить?

- Служить, а что? Сомневаешься? - спохватился, слегка бледнея, Костров.

- Нет, не токмо. В батальоне место командира не занятое. Начальство, видать, держит для вас. Только с прежним-то командиром - такой был задира! - я не ужился. Убило... и жалости вроде нет к нему...

- Будем вместе - уживемся, - просто ответил Костров, но и подумал вновь: "Поставят ли на эту должность меня, калеку?" - и надолго замолчал.

Поселился Костров на окраине города в деревянном домишке, из окна которого виднелась круча обрыва. Скорбящая, о которой говорил Тубольцев, была старая женщина, худая, согбенная, с костлявыми и повисшими плетью руками. Костров обратил внимание, что пальцы рук у нее длинные и розоватые, как у гуся лапки. Лицо скуластое и обтянутое бледной кожей, как пергаментом. Она смотрела на его пустой рукав с покорной молчаливостью, застывшими и точно стеклянными глазами. Сзади стоявшая девочка цепким кулачком держалась за прикрывающую ноги до пят юбку, хныкала, готовая вот-вот громко разреветься, и тоже боязливо посматривала то на вошедшего военного, то на старую женщину, которая, видимо, доводилась ей бабушкой.

- Так, слезы отставить, - со всей серьезностью пошутил Костров. Будем знакомиться? Думаю, если примете, поселиться у вас.

Старая женщина смолчала. Она по-прежнему смотрела на военного с непокаянной скорбью.

"С ней что-то творится", - подумал Костров и прямо спросил:

- Так что же, на постой не хотите принимать? Не буду тогда вас стеснять.

Он намерился было уйти, решив, однако, напоследок все-таки узнать, что это со старухой, может, помочь в беде.

Старуха и на этот раз не ответила, молчаливо его рассматривала, чего-то пугаясь. Девочка принялась плакать всерьез, но старуха дала ей шлепка. Девочка разревелась еще больше.

- Не плачь! Я ведь нашенский, не трону. Я солдат, меня бояться не надо, - успокаивая, Костров сделал шаг вперед, пытался взять ее на руку, но она не далась, зарылась в юбке и ревела навзрыд.

С охапкой колотых дровишек вошла молодайка - рослая, как старуха, и угреватым лицом смахивающая на нее, с огромными тоскующими глазами. Бросив на пол у печки дрова, молодайка цыкнула на дочь, чтобы перестала реву задавать:

- Уймись, поганка. Дядя военный тебя не обидит, он наш. - И обернулась к военному: - Да вы проходите, располагайтесь...

Костров не сразу снял шинель. Молчание старухи повергло его в недоумение.

- Она что, немая? - спросил он, кивая на старуху.

- Нет, откуда вы взяли? Это у нее следы нервных болезней... Душегубы эти, каты, и он тоже... прихвостень, - сказала молодайка гневно.

Душегубами она называла немцев, а вот кто это прихвостень, Костров не понял, а расспрашивать сразу посчитал неприличным.

- Раздевайтесь, раздевайтесь живо. Будете на постое у нас, настаивала молодайка. - И никуда не отпустим.