Василий Соколов - Вторжение

Приближаясь к позициям полка, Костров больше всего удивлялся тому, что солдаты обеих сторон не прятались, будто и не было никакой войны. Вон по брустверу окопа по-медвежьи вразвалку шагает со своими термосами Штанько. Остановился, подозвал к себе бойцов и прямо на позиции раздает в котелки кашу, ломти хлеба.

"Фу, черт его надоумил!" - забеспокоился Костров, зная, что не один он видит своих бойцов, надо полагать, и немцы заметили их с того берега. "Но почему они не стреляют? Ждут, когда соберутся кучно, чтобы разом накрыть? А наши - зеваки! Дурачье!"

- Кончайте! - еще издалека крикнул, пробираясь по ходу сообщения, Костров.

Но Штанько будто не расслышал, озабоченно продолжал опорожнять термос. Костров еще раз сердито окликнул его сзади из окопа, и только тогда Штанько повернул к нему пылающее румянцем лицо.

- Ты что, в уме, товарищ старшина? - вырвалось у Кострова.

- А чего ты такой злющий? - усмехнулся старшина. - На-ка, отведай лучше гречневой каши.

- Прекрати, они же вас накроют!

- Пусть только посмеют, дадим ответную, - отшутился Штанько и поволок в окоп громадный зеленый термос.

Но, как и прежде, было мертвенно-тихо, как будто бы все затаилось и готовилось к схватке или, напротив, к перемирию.

На этом участке Днепр был неширок, изгибался коленом, поворачивая строго на юг. И в сумеречной тишине вдруг послышался голос с чужого, занятого немцами берега. Кострову подумалось, что кто-то зовет на помощь. Невольно высунулся из окопа, присмотрелся: на том берегу стояла группа немцев, и один, рослый, в отделанной серебром фуражке, махал рукой, на ломаном русском языке кричал:

- Эй, русс, давай мириться по Днепру!

В притихшей округе этот голос звучал совсем близко. А Кострову показалось, что он ослышался, и, чтобы проверить себя, даже потер захолодевшие на ветру уши.

Наверное, та сторона ждала ответа. Но наши молчали, потрясенные тем, что услышали. Тогда немец в заломленной фуражке повторил:

- Русс, давай делать мир по Днепр!

- Чего они хотят? - каким-то странно глухим голосом спросил Костров.

- Мира просят! - усмехнулся подошедший Степан Бусыгин и, показав кукиш в своем огромном кулачище, крикнул:

- Согласны мириться! Только по Берлин!

Какое-то время немцы молчали, будто и впрямь думали, как им ответить на столь дерзкое предложение русских. Только в сумерках неожиданно произвели сильный артиллерийский налет. Снаряды летели через реку, захлебываясь в мглистом тяжелом воздухе, и падали там и тут, не причиняя, однако, никакого вреда нашим бойцам, пережидающим обстрел в земляных укрытиях.

Обстрел прекратился так же быстро, как и начался.

Дотемна Костров ходил по окопам, свиделся почти с каждым бойцом, спрашивал, хватает ли патронов и гранат, есть ли перевязочные индивидуальные пакеты, пишут ли домой и получают ли письма, хотя самому Кострову, давно не получавшему от Натальи вестей, расспрашивать об этом было нелегко. Обойдя позиции, Костров позвал Бусыгина, ходившего за ним по пятам, в свою землянку.

С реки тянуло сыростью. Шли они молча, и Бусыгин, чувствуя, что товарищ чем-то недоволен или рассержен, не вытерпел:

- Чего ты сегодня не в духе? В штабе припарку дали?

- Нет. Просто вызывали... Должность предлагают...

- Какую?

- Да так... - со скрытой важностью отмахнулся Костров и шел дальше. Темнота была плотная, но за полтора месяца, пока стояли на Днепре, Костров настолько привык к местности, что мог с закрытыми глазами исходить вдоль и поперек рубеж обороны, ни разу не споткнувшись. Затрудняли ходьбу лишь свежие воронки, и Алексей то и дело брал товарища за руку, говоря:

- Осторожно... Держись за мной.

- Нет, ты мне брось зубы заговаривать. Поди, в штаб метишь... От строя хочешь отбиться? - нетерпеливо допытывался Бусыгин. Но Костров промолчал, и Степан, фыркнув, решил поддеть его:

- Оно, понятно, имеются... видел таких... Пока не вылез в чины, вроде ровня. И голоса не повысит, и на сырой землице с тобой переспит в обнимку, и чуть какая заваруха... Спасай, мол, дружок, вдвоем нам смертный ужас терпеть... А как дали ему повышение - задерет нос, напыжится, ну просто не человек, а петух с Аверьянова двора!

Костров усмехнулся, приняв упрек за шутку. А Бусыгина это еще больше озлило.

- Слушай, Алешка, - сказал он нарочито тоскующим голосом. - Признайся мне начистоту, почему от тебя Наталка отшатнулась? Не кажется ли тебе...

- Брось чепуху молоть! - оборвал Костров и, преградив ему дорогу, спросил: - Откуда тебе знать, что отшатнулась?

- Ну как же, в переписке не состоите давно... Ни ответа, ни привета, - проскрипел Бусыгин и как будто сочувственно вздохнул: Характер у тебя такой, что можешь без жены остаться.

- Что ты сказал? - вытаращил глаза Костров.

- То и говорю. Заважничал! В письмах небось только одни приказы, вот она и побоялась твоего командирского голоса!

- Бабой ежели не командовать, так она может раньше тебя в генералы выскочить.

- Вот-вот, - с видимым согласием поддакнул Бусыгин. - Только, по-моему, нельзя командовать. Лаской надо брать...

- Откуда у тебя такие познания в женских делах? - удивился Костров.

- В этом деле я нагляделся, аж мозоли на глазах, - хмыкнул Бусыгин. Хоть и женатым не был, а вижу, как мучаются в тоске да ревностях некоторые... Одним словом, ближние...

Они вошли в землянку. Снарядная гильза чадила. Костров убавил немного фитиль и велел связному на минутку выйти.

- Я тебя вот по какому поводу позвал, - сразу перейдя на деловой тон, заговорил Костров. - Завтра я действительно ухожу из роты.

- Да ну? - бледнея, привстал Бусыгин и невнятно промолвил: - А я?.. Значит... и не увидимся больше?

- Почему? Будем вместе. Мне велели отобрать команду. Возьму тебя, Штанько...

- А что это за команда? - не понял Бусыгин.

- Бронебойная. Ружья дадут нам противотанковые, - пояснил Костров и от удовольствия цокнул языком. - Говорят, бьют так, что танк насквозь прошивают и жгут, как деревяшку. Только пока никому... Ясно? - уже шепотом добавил он.

Наказав Степану подготовить людей и подобрать имущество для передачи, Костров лег спать рано, потому что к утру должен прибыть новый командир и придется еще до рассвета передать позиции по акту. Улегшись, Костров не переставал думать: заботили его и разговор с Аверьяном, и неожиданно услышанные голоса немцев. "Как это понять? - думал он. - Старик пророчит, что доведется отходить, а немцы, наоборот, предлагают мириться. И это в такое время, когда столько городов и такая территория нами потеряны... Но разве согласимся мы идти на мир, урезывая себя по Днепр? Ишь, нахалы, чего захотели! Мы как-нибудь придем в себя. Мы еще вернемся и до Берлина вашего дойдем! - говорил сам с собой Костров. - Но почему же они мира запросили? Кажется, и Европа лежит у них в ногах, и в силе еще, а поди же - думают, как бы из войны выпутаться..."