Василий Соколов - Вторжение

Мысли теснились в голове одна другой запутаннее. И в ушах у него вновь звенело от тишины, от напряженно-зловещего безмолвия и ожидания чего-то неизвестного.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Команда бронебойщиков, или, как сразу, еще до вступления в бои, начали ее величать, гроза танков, поселилась в шалашах под крайними соснами; и опушка леса, и дорога, сползающая сюда с пригорка, и неторная, покрытая малинником тропа - все было рассечено траншеями. А в глубине леса, там, где внавал лежали старые, поваленные ветром деревья, где кусты и низинная земля были мокрые и пахли прелью, - там на колесах стоял штаб дивизии, и тылы с запыленными повозками, на которых были навьючены мешки и обмундирование, с дымящимися походными кухнями, с гуртом собранного на дорогах скота. Недоеные коровы целыми днями неприкаянно слонялись вдоль загона и порой принимались так мычать, что полковник Гнездилов выбегал из крытой машины и на весь лес кричал:

- Заткните им, бесам, глотки! Отправляйте на убой!

Увязавшийся с тылами дивизии деревенский пастух принимался гонять их вдоль забора и в конце концов усмирял.

Команду бронебойщиков всячески поощряли и, быть может, даже баловали - бойцам выдали новые гимнастерки, яловые сапоги, у каждого свой спальный мешок, и кормили, конечно, до отвала, забивая для них каждодневно по одной корове. Вдобавок к горячей пище они получали сухой паек - галеты, консервированное молоко, вяленую рыбу, затверделую, покрытую мучнистым налетом колбасу.

Спали бронебойщики в шалашах, связанных из еловых веток, а с утра, чуть только розовел восход, по первому сигналу дежурного они выскакивали наружу, делали зарядку, которая заканчивалась легкой проминкой по внутренней лесной тропе, что сбегала к ручью, и затем обмывались по пояс ключевой водой.

После завтрака бойцы становились по двое, один в затылок другому, клали на плечи длинностволые, с прикладами из орехового дерева ружья и, величаво покачиваясь, уходили на занятия.

И так изо дня в день.

Жизнь в спокойном лесу, далеко от передовых позиций, крепкий сон в шалашах, пропитанных терпким запахом рубленых еловых веток, сытная пища, занятия - все это как-то отдаляло беспокойные мысли о боях, о ранах, о смерти... На участке обороны, занимаемом полками дивизии, прочно стояло затишье, и если бы не глухие раскаты канонады, гремевшей где-то далеко в стороне, терялось бы всякое ощущение близости сражений. "Неужели и вправду хотят они перемирия по Днепру?" - вновь задавал себе вопрос Костров, будто все еще слыша голос немца с того берега. И чем больше Костров думал об этом, тем сильнее одолевали его сомнения; как-то, не стерпев, он решил доложить командиру дивизии. И при одном упоминании о перемирии, якобы предложенном немцами, полковник Гнездилов насупился, лицо окаменело в презрительно-холодном выражении. Он тут же площадно обругал Кострова, упрекнув, почему раньше об этом разговоре не доложил.

- Мозги вам надо бы вправить, - сверля глазами перепуганного Кострова, сказал Гнездилов. - Ишь до чего докатились! Общий язык нашли, и с кем - с нашим заклятым врагом!

Переминаясь с ноги на ногу. Костров пытался было возразить, что это сами немцы затеяли и никто не собирался вступать с ними в перемирие, но полковник резко перебил. Он сказал, что немцы захватили больше, чем могут проглотить, и уверял, что оккупанты уже не соберутся наступать, что силы у них выдохлись. Наше положение, сказал он, прочное, и мы скоро погоним их!

Разговор, который поначалу удручал, кончился, к радости Кострова, мирно. "Значит, немцы выдохлись. И мы будем ждать часа, чтобы ударить", от этой мысли у него поднялось настроение. Он зашагал по ржаному полю на взгорок, куда ушла команда с утра. Сегодня намечались стрельбы. Своими глазами доведется убедиться в силе по виду неуклюжих, но, говорят, очень опасных для брони ружей.

С пригорка Костров увидел, как бойцы, разделившись по двое, лежали на окрайке неубранной ржи и медленно водили длинными стволами ружей - кто в ближний бугор, кто в куст бурьяна, а кто - и невесть зачем - в подернутое тусклой дымкой небо.

Занятия не понравились Кострову. Собрав бронебойщиков на опушке рощи, он встал перед строем и хриповато кашлянул.

- Так вот, товарищи, поглядел я на ваши занятия и подумал: точь-в-точь ленивые бабы так ухватами орудуют. Сунет иная в печку горшок, сама облокотится на загнетку, разнежится у огонька и дремлет. Улыбнувшись, Костров уже строго продолжал: - Не годится такое занятие! Мы учимся не горшки в печку ставить, а танки жечь.

Стоявший у сосны Микола Штанько прыснул в кулак. Алексей заметил это и кивнул в его сторону:

- Вон Штанько даже смех разбирает...

- Та як же не смеяться, товарищ командир? Та хиба це можно с этой бандуры железную армаду сбить? Из нее тильки по горобцам палить...

Костров усмехнулся, а ответил строго:

- Противотанковое ружье - это гроза в руках умелого бойца. А чтоб в этом убедиться, давайте-ка постреляем.

Еще вчера, выбирая место для занятий, Алексей Костров отыскал в придорожной канаве кусок броневой плиты в два пальца толщиной. Он подвел бойцов к тому месту, залег в ста метрах от приставленной к камню плиты и приготовился стрелять.

- Хе-е, - ухмыльнулся Штанько. - Як кажут у нас в Криничках, с сего зароку не буде ни якого проку. Бьюсь про заклад, что сю железяку она тильки царапнеть!

Костров прищурился:

- А что вы положите в заклад?

Недолго раздумывая, Штанько вынул из вещевого мешка кожаную, с медной бляхой кепку. Алексей припомнил, как Штанько этой осенью собирался демобилизоваться и поехать к родным в этой дорогой кепке.

- Вот, товарищ командир, - в свою очередь сказал Штанько, - дозвольте с той стороны железяки притулить мий дюже гарный картуз.

- А не жалко?

- Ни! - махнул рукой Штанько. - Теперь до хаты далеко. И все одно не прошибете.

Алексей Костров целился долго, как будто выбирал более подходящее место в этой небольшой плите. Несколько раз поднимал голову, всматривался, не раздумал ли Микола Штанько, и, наконец, прилип щекой к прикладу, нажал на спусковой крючок. Грянул сухой удар. Алексея оттолкнуло назад, но как ни в чем не бывало он встал и зашагал к мишени. Следом за ним поспешили товарищи. Издали на сером листе брони не было видно никаких пробоин, и Микола Штанько, ликуя в душе, воскликнул:

- А шо я казал, шо?.. Бачите, шла пуля в ворота, а свихнула до болота.

Он хотел отпустить еще какую-то шутку, но глянул на плиту и онемел. Бронебойная пуля насквозь прошила толстую броню и рвано разворотила ее на вылете. А кепка... Кожаная дорогая кепка с медной бляхой, источая желтый дым, горела в бурьяне.

...В полдень команда собралась в баню. Ее устроили по-фронтовому: у ручья вбили колья, оплели их лапником, а кто-то из любителей париться прикатил два огромных камня-кругляша. И, конечно же, были припасены березовые веники, на которые с вожделением поглядывали знатоки парного дела. Сверху баню не покрыли, хотя время уже было холодное, по утрам прихватывали заморозки. Но самым примечательным в этой бане было то, что она состояла из двух отделений. Ведь кроме командиров - штабистов и личного состава обслуживающих подразделений, были и женщины - машинистки, шифровальщицы, связистки, медицинские сестры.