Борис Соколов - Черчилль. Верный пес Британской короны

Распространенное в советской историографии мнение, что Сталии, идя навстречу пожеланиям Черчилля и Рузвельта, начал наступление на 8 дней раньше запланированного срока 12 января вместо 20 января, не соответствует действительности. На самом дело Висло-Одерская операция началась не раньше, а позже намеченной даты — войска были готовы уже к 8-10 января, но по причине плохой погоды наступление было задержано до 12–14 числа. Да и никаких просьб о помощи со стороны западных союзников не было. Они лишь хотели выяснить советские намерения, чтобы учитывать их при планировании заключительных операций в войне против Германии. А сам Сталин никогда не называл дату 20 января как первоначальную дату начала советского наступления.

В ходе Арденнского сражения потери трех немецких армий составили 10 749 убитыми, 22 487 пропавшими без вести и 34 225 ранеными, что в сумме дает 67 461 человек. Союзники потеряли 8697 убитыми, 47 059 ранеными и 21 134 пропавшими без вести, что в сумме дает 76 890 человек. Общее соотношение потерь оказывается 1,14:1 в пользу немцев, а соотношение безвозвратных потерь — 1,08:1 в пользу союзников. Из числа англо-американских пропавших без вести и пленных было около 12,5 тыс. человек, а среди немецких пропавших без вести около 16 тыс. человек. Погибло также около 3 тыс. гражданских лиц из Бельгии.

После провала Арденнского наступления немцев стало очевидно, что конец войны не за горами. Союзникам необходимо было наметить основные контуры раздела Европы и согласовать будущую оккупационную политику в Германии и Австрии. Для этого состоялась Ялтинская конференция — последняя, на которой "Большая тройка" была в прежнем составе.

Во время Ялтинской конференции, 6 феврали 1945 года, Черчилль заявил о готовности признать линию Керзона восточной границей Польши с оставлением Львова в советских руках. Но польский вопрос и на этот раз не был решен. Предложения об объединении лондонских и люблинских (а теперь варшавских) поляков Сталин отверг, ссылаясь на мнение ПКНО.

8 феврали 1945 года на приеме в Юсуповском дворце в Ялте Черчилль в славословии дядюшки Джо перешел последние пределы приличия и здравого смысла: "Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветастым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей. Но лишь немногие из них были государственными деятелями, и большинство из них, столкнувшись с трудностями, которые следовали за их войнами, рассеивали плоды своих побед. Я искренне надеюсь, что жизнь маршала сохранится для народа Советского Союза и поможет всем нам приблизиться к менее печальным временам, чем те, которые мы пережили недавно. Я шагаю по этому миру с большей смелостью и надеждой, когда сознаю, что нахожусь в дружеских и близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла не только по всей России, но и по всему миру". В общем, британский премьер, казалось, просто готов был лопнуть от счастья, что живет в одну эпоху с таким великим и во всех отношениях достойным человеком, да еще может называть его своим другом.

Сталин ответил Черчиллю по принципу: кукушка хвалит петуха за то, что хватит он кукушку: "Я провозглашаю тост за лидера Британской империи, за самого мужественного из всех премьер-министров, сочетающего в себе политический опыт и военное руководство, за человека, который в момент, когда вся Европа была готова пасть ниц перед Гитлером, заявил, что Англия не дрогнет и будет сражаться против Германии одна, даже без союзников. Даже если нынешние и возможные союзники покинут ее, сказал он, она будет продолжать сражаться. За здоровье человека, который может родиться лишь раз в столетие и который мужественно поднял знамя Великобритании. Я сказал то, что чувствую, то, что у меня на душе, и то, в чем я уверен".

Однако черчиллевская лесть ничуть не сделала дядюшку Джо более уступчивым. Сталин в любовь к себе Черчилля никогда не верил, да и британский премьер на самом деле не питал теплых чувств к советскому генералиссимусу. Особенно теперь, когда до краха Германии оставались считанные месяцы и ум Черчилля был озабочен советской опасностью, надвигавшейся вместо германской. Сдержать её можно было только с помощью США, а уверенности, что американские войска останутся в Европе после войны и что Америка будет и дальше активно участвовать в делах Старого Света, все еще не было. Тем более что опыт американской политики после Первой мировой войны не внушал оптимизма.

Уже в Ялте Черчилль был против разделения Германии, хотя там был подписан документ, по которому Германия должна была быть разделена на несколько отдельных государств. Ему очень не понравилось, когда Советский Союз выразил желание держать под контролем все страны к востоку от Германии и со временем сделать их коммунистическими, Вот как выразился премьер-министр через шесть недель после Ялты: "Мне не очень нравится мысль о расчленении Германии до тех пор, пока не прояснятся мои сомнения относительно намерении России".

После Ялты Черчилль пришел к выводу, что, по его словам, "Советская Россия стала представлять смертельную опасность для свободного мира". В мемуарах он так описывал свое настроение в марте-апреле 1945 года: "Кульминация, по-видимому, безмерного успеха была для меня самым несчастливым временем. Я вращался среди веселящихся людей или сидел за столом, осыпаемый поздравлениями и благословениями всех участников великого альянса, испытывая сердечную боль и дурные предчувствия".

Тем временем на повестку дня стал вопрос: чья армия возьмет Берлин. Как отмечает Герберт Фейс, "несмотря на то, что никто не искал шанса дойти до Берлина раньше русских, этот шанс представился — не Монтгомери, а американцам и был упущен. 11 апреля войска Соединенных Штатов под командованием генерала Симпсона, входившие в состав группы армий генерала Брэдли, дошли до Эльбы близ Магдебурга и на следующий день — день смерти Рузвельта — форсировали ее. Они находились всего в пятидесяти милях от Берлина. "Тогда, — писал позже Брэдли, — мы бы, вероятно, могли сделать рывок на Берлин, если бы хотели добиться этого любой ценой. Жуков еще не форсировал Одер, а Берлин уже находился на полпути между нашими войсками. Однако восточное направление для наступления Жукова было неизмеримо более удобным, нежели заболоченная дорога, низина, на которую мы вышли на западе".

Симпсон попросил у Брэдли разрешения идти на Берлин. Вряд ли это могло быть одобрено без кажущегося отступления от плана Эйзенхауэра, который он представил Сталину и с которым, вероятно, Красная армия согласовывала свои планы. Во всяком случае, вместо этого "главнокомандующий приказал ему [предположительно Брэдли, который передал приказ Симпсону] удержаться на Эльбе, повернув свои части на север в направлении Любека и на юг в направлении Национального укрепленного района".