Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

Плиекшан чуть не упал, наткнувшись на кучу шуршащих березовых веток.

Волглая почва расползалась под ногами. В мокрых ветвях неуверенно пробовали голоса птицы. Плиекшан поспешил закутаться и огляделся. Возле лодок и перед банькой прохаживались дежурные. Чей-то неясный силуэт маячил на песчаном холме, с которого можно было видеть речную излучину и часть противоположного берега.

Кронберг дал знак собраться всем вместе.

— Значит, так, — сказал он, затаптывая в землю окурок, — маевку начнем, как договорились, ровно в девять, когда подымут флаг. Сначала ты, Янис, — он потянул Изакса за пуговицу, — переправишься с рижанами, потом пойдем мы с Райнисом, а самыми последними — Карлис Пукис и Эдуард. Возражений нет?

— Вам виднее, — сказал Лепис, доставая из-за пазухи браунинг. — Красивое местечко! — Он полной грудью вдохнул сырой воздух, весело улыбнулся и, проверив обойму, сунул пистолет в правый карман элегантного, с бархатным воротничком пальто. Плиекшан только теперь увидел, какие у него удивительно светлые глаза.

Плиекшана поразила пестрота и яркость майского луга. На выгоне собралось, наверное, человек двести. Все искрилось, переливалось под влажным солнцем: капли росы и масляный глянец молодой пахучей травы, зеркальцами дрожащие на ветерке медовые листья и медные сакты женщин.

На маевку пришли семьями. Носились белоголовые босоногие ребятишки, оставляя темно-зеленый след на матовом серебре. Хозяйки принесли в котомках нехитрую снедь: крутые яйца, караш, свежий лучок. Рыбаки угощали знакомых и незнакомых нанизанной на бечевку золотистой салакой. В тени черемухового куста стоял бочонок с домашним пивом. Праздничное нетерпеливое ожидание висело над лугом. Мужчины разбились на небольшие кучки. Неторопливо обсуждали свои дела солидные мастеровые из депо. В картузах и люстриновых пиджачках они выглядели щеголями. Батраки — кто в надраенных сапогах, кто в постолах — перемешались с рабочими лесопильни, известкового завода, бумажной фабрики. Из Бильдерингсгофа приехали студенты и телеграфисты.

Когда он вместе с товарищами спрыгнул с плоскодонки на берег, все на мгновение притихли. Матери принялись унимать расшалившихся сыновей, батрачки в узорных венках и вышитых холщовых передниках побросали свои одуванчики и скромно потупились. Первыми опомнились гимназисты. Мятые, со сломанными козырьками фуражки полетели в небо, вспугивая неподвижно застывших в полете ос.

В ответ на нестройные приветствия Плиекшан смущенно поклонился. Припекало. Он сощурился и расстегнул пуговицы пальто. Само собой как-то получилось, что поэт оказался в центре. Жанис вместе с усатым рыбаком Рибенсом, Изаксом и пильщиком Пукисом расположились поодаль в ивняке, а рижские товарищи, которых привезли раньше, уже смешались с участниками маевки, смеясь, о чем-то спорили, потягивали пиво.

— Эй, Янис! — крикнул Плиекшану бородатый здоровяк в серой поддеве — истопник купального заведения «Мариенбаде». — Помнишь, как мы плыли с тобой на барже по Лиелупе? — Он захохотал во все горло, словно сказал какую-то веселую шутку.

Жизнерадостный смех его оказался настолько заразительным, что заулыбались и остальные. Удивительно легко стало на душе. Жаворонки, слепящий блеск реки, бодрый холодок ветра, колеблющего солнечный туман.

Томительно хотелось полного согласия с собой и миром в этой звенящей удивительной тишине.

Плиекшан приветливо взмахнул рукой. «Кажется, его зовут Мартин», — пронеслось в голове.

Молоденькая девушка, сделав книксен, поднесла ему букетик сон-травы. Он погладил ее по голове, краем сознания понимая, что от него ждут каких-то особых, значительных слов. Он с трудом подбирал их, но они бесследно исчезали. Оставалось лишь беспомощно улыбаться, страдая от волнения и немоты. Его выручил Звирбулис.

— Сейчас перед вами выступит наш Райнис, — тихо и значительно сказал он.

Не то чтобы Плиекшану сразу же стало ясно, о чем он будет говорить, но неуверенность отступила.

— Я снова вижу вас, истинных хозяев моей земли, — преодолевая волнение, начал Плиекшан. — Какое вольное небо над вами! Как свободно шумит листва этого майского дуба, на котором вы подняли наш флаг! Какие слова, какие мысли могу я добавить к этому? — Он говорил трудно, с усилием выстраивая непокорные фразы. — Мне так хочется раскрыть душу, но для этого нужно молчать или петь. Меня переполняет предчувствие бурных и радостных перемен. Я верю, что революция непременно свершится! Нельзя нам жить по-прежнему, никак нельзя. Так не останется, так оставаться не может. Весеннее половодье прорвет запруды. Все переменится в мире до самых корней! Я смотрю на флаг, — Плиекшан поднял руки и запрокинул голову. — Он летит по ветру, и вместе с ним летят наши ожидающие перемен сердца!.. Что еще я могу сказать? Моя мысль ушла в перо, — он сделал вид, будто пишет по воздуху. — И я разучился говорить.

Кто-то неуверенно заиграл на гармонике… Потом мотив подхватила волынка, и вскоре вся маевка пела про сломанные сосны:

Плиекшан поклонился и неловко отступил в сторону. Но Жанис Кронберг почти насильно вытолкал его на середину и, встав рядом, как заправский хормейстер, взмахнул руками:

Взволнованно и плавно лилась песня про корабли, которые, напружив рвущиеся паруса, плывут наперекор стихии в солнечную даль. И никто не расслышал предостерегающего свиста за деревьями. Не успела замолкнуть песня, как, ломая кусты, на поляну выскочил типографский подручный Строгис:

— Полиция-а-а! — Красный от натуги, не переставая вопить, налетел он на великана истопника и упал в траву. — Беги-и-ите! — Уткнувшись головой в землю, он силился подняться.

Стало тихо. Застигнутые врасплох люди не знали, что делать. Заунывно тянула последнюю ноту раздутая волынка.

— Спокойно, товарищи! — распорядился Звирбулис. Пробившись сквозь толпу к Плиекшану, он бросил ему пальто: — К лодкам! — И полез снимать красный флаг. — Ничего не бойтесь! — крикнул он уже сверху. — Ведите себя, как на обычном гулянье!

Полиция показалась на выгоне, когда рижане и Плиекшан уже продирались сквозь прибрежный ивняк. Звирбулис, Пукис и Лепис, прикрывавшие отход, отстали от них шагов на сто. Пропустив Звирбулиса, спешно запихивавшего за пазуху кумачовое полотнище, Лепис неторопливо вынул пистолет и спустил его с предохранителя. Полицейские бежали длинной неровной цепью. В белых летних мундирах они выглядели удивительно мирно под безмятежным небом, среди праздничной зелени.

Прыгая в лодку, Плиекшан почему-то подумал о ромашках…