Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

— Что передать от вас митавским друзьям? — спросил Учитель, понимая, что Плиекшан торопится.

— Что хорошо помню их всех и буду рад увидеться вновь. Уверен, что это будет очень скоро. Вы же долго тут не задерживайтесь. Рано или поздно шпики нападут на след. Для тайников оружия и военной подготовки следует выбрать более надежное место. Надо бы вам перебраться в Литву или Белоруссию. Там леса настоящие! Жандармы не сунутся.

— Сначала спалим Медема, — пообещал Бобыль, загибая палец.

— А потом Гниду, командира моего распрекрасного, обложим, — поднял три пальца Матрос. — Оружие добудем.

— Оружие… — повторил Люцифер. — Лично мне еще в Ригу надо вернуться. Лепис ждет.

— Успеха во всем вам, мои дорогие. — Плиекшан помахал на прощанье рукой. — Пошли, Бобыль?

— Спасибо вам за все. Я всегда буду помнить вас и госпожу Эльзу. — Люцифер через силу улыбнулся. — Но оставьте мне что-нибудь на память. Костюм, — он подтянул брюки и зачем-то вывернул пустые карманы, — костюм не считается. Его нельзя сохранить.

— Сохрани хотя бы голову, — тихо сказал Плиекшан. — Если бы у меня был еще один револьвер, я бы отдал его тебе.

— Приезжайте к нам в янов день, — пригласил Учитель. — Встретим вместе Лиго в Добельском лесу.

— Приеду, — пообещал Плиекшан. Ему было неизъяснимо грустно.

Весть о Цусиме вызвала настоящий шок. Это был уже не разгром на рейде Порт-Артура, о котором государь сказал, что сие для него «укус блохи». Такого не могли предвидеть даже самые заядлые пессимисты и злопыхатели. Боже, какой позор! И Серафим, выходит, соврал, и вообще обнаружилось, что все вокруг только и делали, что врали: министры, адмиралы, гимназические наставники и даже святые. О царе и говорить нечего. Вспомнилось, как в бытность престолонаследником он получил в Харбине от японского полицейского увесистый удар бамбуковой палкой по голове. Об этом малозначительном и забытом эпизоде с мрачным упоением заговорила вдруг вся Россия. Тут перемешались воедино неутоленное желание хоть какого-нибудь возмещения за беду, которая словно с неба свалилась, и нетерпение, толкавшее всех и каждого назвать имя истинного виновника.

Да что говорить про царя, начавшего бесславный путь с жуткой Ходынки? Суровому испытанию была подвергнута самая вера в господа, которая в тягчайшие времена согревала смиренное сердце народа. Пусть лгали попы в белых, расшитых золотом ризах, когда молили вседержителя о даровании победы славному воинству, или воровали почем зря трусливые бездарные генералы — все это полбеды. Можно стерпеть. Другое страшным казалось. Как мог он, который все видит и знает далеко вперед, до скончания времен, допустить такое? Как мог он позволить лукавым язычникам одержать верх над самой сильной — кто мог сомневаться? — самой первой на всем свете державой? Как допустил до позора?

Но даже до конца прогнившая тирания не может пасть сама по себе. Вроде бы каждому видны ее позор и полнейшее банкротство, ясны причины, по которым она просто не смеет более существовать, не бросая вызов бессмертной душе человеческой и здравому смыслу. Тем не менее всегда находятся люди, которые будут защищать прежний порядок, не щадя живота своего, и не остановятся ни перед чем. Вопреки всему тому, что именуют высокими словами; вопреки исторической логике. И не потому они ничтоже сумняшеся готовы отстаивать неправое дело, что как-то особенно порочны по своей природе или безнадежно тупы, чтобы отличить свет от тьмы. Напротив, сплошь и рядом встречаются среди них натуры утонченные, не чуждые идеалов, наделенные подчас ясным, критическим умом.

Просто не могут они иначе, ибо неотделимы от строя, который защищают, не мыслят существовать вне его. Являясь верной опорой самодержавия, они вместе с тем представляют собой и важнейшую его составную часть. Это их усилиями загоняются вглубь разъедающие общество гнойники. Болезнь может тлеть достаточно долго. Для того чтобы свершились благодетельные перемены, необходимо явить позорные язвы всему свету. Лишь тогда людям становится невозможно не замечать то, что, вопреки очевидности, так долго не замечалось.

Цусима могла сделаться поворотным моментом истории. Казалось, еще совсем чуть-чуть, еще одна последняя капля — и чаша терпения переполнится.

Но закономерный финал был отсрочен вмешательством третьей силы. Северо-Американские Соединенные Штаты, не желая одностороннего усиления Японии на Тихом океане, постарались умерить требования державы-победительницы и сделать условия мира не столь унизительными.

Президент Теодор Рузвельт предложил воюющим сторонам свое посредничество. Местом переговоров был выбран Портсмут.

Общественному мнению бросили вкусную косточку в виде загадки: кто поедет на мирную конференцию? Обсасывая так и эдак очередной слух, называли имена Нелидова, Извольского, Муравьева. О том, что царь категорически против Витте, знал каждый присяжный поверенный. Уже была найдена новая формулировка: погасить все тот же неумолимый пожар отливом тихоокеанской катастрофы. Уже торопились отдать поскорее Сахалин, заплатить, что причитается, и со свободной душой заняться внутренними проблемами. Но, говорят, история повторяется дважды и за трагедией послушно следует шарж. Охвостье потому так и зовется, что не выходит на первые роли. Наступило жестокое отрезвление. На подмостки власти пришли новые статисты. Они не спешили раздавить революцию единым натиском, сознавая, что не наберется для этого сил.

Стало известно, что новый губернатор, Николай Александрович Звегинцев, официально вступит в должность пятнадцатого июня. Затворник Пашков продолжал педантично приходить по утрам на службу, но ничего сам не решал и бумаг не подписывал. Продвижение дел замедлилось до крайних пределов, и ящики «входящих» на секретарских столах пухли как на дрожжах.

Шустрый чиновный люд — коллежские и губернские секретари — умудрился было направить бумажный поток в кабинет вице-губернатора, но из этого ничего не вышло. Вся документация аккуратнейшим образом, при полном соблюдении установленных правил, была переадресована по прямому назначению. Так бы и кружила абсурдная карусель выморочной переписки по Замку, если бы не вмешался Юний Сергеевич Волков. В смутное для Лифляндии время он решительно взвалил на себя ярмо власти. Как-то так получилось, что именно он определял теперь, какие письма следует дать на подпись вице-губернатору, а какие временно попридержать. Он смело распечатывал особо важные послания Правительствующего сената и министерств, после чего с мстительной улыбкой засылал их в «царство теней», иначе говоря, господину Пашкову. Юний Сергеевич тешил себя надеждой, что новое начальство, обнаружив груду наиспешнейшей почты, придет в ужас. Тогда и станет ясно, кто уберег от неминуемой гибели брошенный на произвол стихии челн.