Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

Не кто иной, как Юний Сергеевич, сносился теперь напрямую с начальником гарнизона генерал-лейтенантом фон Папеном и бургомистром Армитстедом, подсчитывал убытки от беспорядков с председателем биржевого комитета господином Любеком, наставлял губернского прокурора. Оказавшись факиром на час, он, однако, не питал никаких иллюзий на собственный счет. Истинным хозяином Лифляндии, ее некоронованным герцогом стал в эти грозные дни барон Мейендорф. По целым неделям не выезжая из Петербурга, где терпеливо плел искусную паутину интриг, он, и только он, определял судьбы городов и людей, бомбардируя Рижский замок депешами. Установившийся порядок Волков принял без удовольствия, но с мудрой покорностью трезвого реалиста.

Человеку, способному залететь на уровень, который даже не снился провинциальному жандарму, можно было и послужить. Если губернский предводитель мог свергать губернаторов и устанавливать военное положение, значит, не место красило его, а он — место. «Се человек!» — подумал о бароне Волков, когда получил личное, причем довольно любезное, послание от самого Трепова. «Се человек», — сказал он, удостоившись похвалы великого князя Николая Николаевича.

Тень неизжитая Ливонского ордена стояла за Мейендорфом и все семь веков, закованных в черные латы. А перед этим даже высокий придворный чин, пожалованный барону государем, был не более чем побрякушкой, подобной ордену Льва и Солнца, который любой купец второй гильдии мог купить в персидском посольстве за триста рублей.

Юний Сергеевич понимал, что Мейендорф до поры до времени дорожит их молчаливым союзом. Но как только обстановка стабилизируется, «черный барон» быстро найдет ему замену. Благо в жандармском корпусе предостаточно остзейских дворян. Оставалось строить свою политику так, чтобы Рига стала не венцом карьеры, а трамплином для следующего прыжка. Пора, черт возьми, перебираться в столицы. Да и положение особы шестого класса, коему соответствовал полковничий чин, обрыдло достаточно.

Вот уже скоро четверть века, как подвизается он на ниве бюрократии и великолепно усвоил ее непреложный закон. Не личные таланты, а, напротив, отсутствие таковых способствует продвижению на верхние этажи пирамиды власти. Ордена и чины сыплются не на того, кто служебным рвением славен, а на того, кто сумел, тайно обойдя писаные и неписаные законы, услужить сильным мира сего. Не заплечных дел мастерством мог снискать милость судьбы Юний Сергеевич Волков — мало ли палачей на Руси? И не твердостью, которая сама собой в его положении разумеется. Искусство политического сыска и тонкая игра в борьбе со всяческими злоумышленниками тоже не принесут ему капиталов. Давно известно, что лошадку, которая хорошо тащит свой воз, наилучше всего при том же возе и оставить. Пусть бегает, пока может, а коли споткнется, так на то есть живодерня. Нет, упаси господь! По своей должности он может оказать Мейендорфу немало ценных услуг, но необходимо нечто такое, что заставило бы барона немедленно расплатиться с ним, как положено между сообщниками в сомнительном деле, когда на долю одного выпадает вся грязная работа. Короче говоря, предприятие должно явиться настолько деликатным, чтобы начальству выгодно стало свалить на исполнителя всю заслугу, испытав сладкое чувство облегчения, которое приходит обычно, когда сваливают вину.

Судя по тому, что после одного из столичных вояжей барон подробно информировал жандармского полковника о беседе с великим князем, Волкову был дан прозрачный намек. Это напоминало игру в темноте. Такова специфика деликатных операций, что одна сторона отделывается полунамеками, другая — бросает на кон все. Именно за это и награждают в случае успеха. Оставалось прикинуть шансы на успех.

Бросаться очертя голову в подобную авантюру сию минуту явно нет смысла. Дантесов не принято вознаграждать. Всякого, кто в нынешней ситуации посягнет на Райниса, ждет неминуемый провал. Из него с превеликим удовольствием сделают козла отпущения и погонят прямо в пустыню народного гнева. Хочешь не хочешь, надо ждать нового губернатора. Решение должно принадлежать ему, раз с него за все спросится государем и господином Треповым.

Пока же полковник Волков будет готовиться к любому повороту событий и понемногу гнать красного зверя на охотника, чтобы в нужный момент с изяществом и быстротой поставить его под выстрел. Гнойник опасен, когда он внутри, стоит проколоть нарыв, и о нем скоро забывают. В ссылке, тюрьме, даже эмиграции Райнис перестанет играть роль затравки, вокруг которой кристаллизуются противоправительственные силы. Поэтому с охранительной точки зрения можно было ограничиться достаточно эффективной административной мерой.

Но Юний Сергеевич сознательно не додумывал до конца.

В глубине души он знал, что может рассчитывать на благодарность только в том случае, если крамольный сборник «Посев бури» станет последней книгой Яниса Райниса. Волкову оплатят только это, ибо на другое, более легкое, способны многие. Его покорная неприязнь к Мейендорфу переросла в столь же покорную ненависть. Выхода для нее пока не предвиделось, но и тут Юний Сергеевич надеялся на какой-нибудь внезапно подвернувшийся случай. Забывать, а тем более прощать он не умел.

Но покамест следовало не рассуждать, а служить. В последней записке, бегло набросанной карандашом на бланке петербургской гостиницы «Hotel de France», что на Большой Морской, барон запрашивал его о положении дел. Оно было весьма скверным. Помимо того, что полиция опять проморгала социал-демократический съезд, ничего существенно нового по сравнению с весенним накатом революции не возникло. Опять эксы и террористические акты, нападения на оружейные магазины и полицейские участки, поджоги, бунты, разбой. Но от наметанного глаза Юния Сергеевича не укрылись и некие изменения в ситуации, ставшей, к прискорбию, привычной. От них он ожидал близких и разрушительных бед.

Дабы убедить Мейендорфа в своей полнейшей искренности, Волков поручил составление сводки ротмистру Корфу, не без основания полагая, что тот все равно пошлет на Большую Морскую свой личный отчет.

Раскурив папиросу, полковник вышел из кабинета и по длинному, низкому коридору направился к ротмистру. В отношениях с ближайшими подчиненными он неукоснительно следовал принципу умеренного демократизма. Пройти лишний десяток шагов не столь уже обременительно, зато, чем чаще застаешь человека врасплох, тем больше узнаешь о нем.

Постучав ноготком в дверь, Юний Сергеевич, не дожидаясь приглашения, тотчас же ее и распахнул.

— Прошу прощения, господа. — Он приветливо сделал ручкой Корфу и обменялся рукопожатием с полицмейстером Московского форштадта, который зашел в управление, надо думать, по какому-то делу. — Каким ветром вас к нам занесло, Петр Кузьмич?