Сергей Ларьков - «Враги народа» за Полярным кругом (сборник)

Кое-как залатав пробоины и, насколько это было возможно не в заводских условиях поправив руль, «Литке» через две недели сам предложил помощь дрейфовавшему у Берингова пролива «Челюскину», но на этот раз от неё самонадеянно отказался Шмидт. Характерно, что обо всех этих перипетиях Воронин пишет очень глухо, что, скорее всего, является косвенным свидетельством конфликта капитана с начальником экспедиции. Через 20 дней, когда «Челюскина» унесло в Чукотское море и надежды на самостоятельный выход из дрейфа рухнули, «Литке» в начавшуюся уже арктическую зиму 12 ноября отчаянно вышел из бухты Провидения в Чукотское море и пытался пробиться к «Челюскину» от мыса Хоп на аляскинском берегу. Корабли разделяло 50 километров довольно тяжёлых, но для исправного ледореза всё же, наверное, преодолимых льдов. Но вошедший в них «Литке» обновляет старые и получает новые повреждения, ежеминутно рискуя попасть в ледовый плен. А на его борту – двухнедельный запас продовольствия, почти пустые угольные ямы, и в какой-то момент Бочек даже предлагает Николаеву выбросить корабль на берег Аляски – хотя бы люди спасутся. А.П.Бочек подробно описывает перипетии этого похода в своём докладе наркому водного транспорта Н.М.Янсону [ Бочек ]. В этот момент ледорез официально подчиняют Шмидту, но знаменитое решение отпустить «Литке» было для руководства челюскинской экспедиции вынужденным, другое решение было бы не только нарушением всех морских законов, но и попросту преступлением. Это хорошо понимал Воронин, бросивший на созванном Шмидтом «челюскинском совете»: «Вредно в такой момент митинги да судовые советы создавать. Это ширма, которой себя хотят загородить». Интересна реакция Шмидта: «… мы не можем их (руководителей экспедиции на „Челюскине“, то есть себя – авт.) за это винить: человеческий материал на „Литке“ просто устал, износился за зимовку». Партийный язык тридцатых годов, но с какой лёгкостью и естественностью пользуется им учёный, интеллигент советского образца! И далее: «Я думаю, товарищи, что при таком состоянии экипажа (не корабля, а – экипажа! – авт.) „Литке“ не сможет нас выколоть из льдины…» [ «Поход „Челюскина“», т. 1, сс. 170, 172 ]. Руководитель экспедиции явно старается переложить ответственность за предстоящий дрейф «Челюскина» и его последствия с себя на экипаж и командование «Литке».

Несомненно, или уж во всяком случае очень вероятно, что не будь отчаянных попыток ледореза пробиться к судам дальстроевских экспедиций, могло и не быть «героической эпопеи», первых Героев Советского Союза и одной из самых ярких советских пропагандистских кампаний. (Подробнее о дальстроевских экспедициях и связи с ними «челюскинской эпопеи» см. статью « Законвоированные зимовщики» в настоящем сборнике).

Лагерь Шмидта – понятие географическое и бытовое – быстро был превращён в понятие советско-идеологическое, которое подавалось как пример коллектива советских, именно – советских, людей, под руководством вождя преодолевающих невиданные трудности, побеждающих враждебные силы (в данном случае – природные). В таком виде миф о геройстве советских людей (сейчас их стыдливо называют «нашими соотечественниками») законсервировался в сознании тех сравнительно немногих россиян, кто хоть что-то слышал о «челюскинской эпопее». Выше мы уже писали о назревавшем в лагере бунте, в зародыше пресечённом Шмидтом, о «борьбе» с угнетённым состоянием людей личным примером коммунистов, о системе партийных «информаторов» для отслеживания настроения людей. Были ещё товарищеские суды (о них есть упоминания в литературе, однако подробности разыскать не удалось ни в публикациях, ни в архивах), партийные собрания, стенгазета, кружок диамата, планы лекций на самые невообразимые темы… С умилением, близким к кретинизму, повторяется история о том, как Кренкель сомневался, сможет ли он позвать к рации Шмидта – ибо он «читает лекцию по диалектическому материализму» – когда на связь с терпящей бедствие экспедицией впервые (! – авт.) вышел уполномоченный правительственной комиссии по её спасению Г.Ушаков [ «Поход „Челюскина“», т. 2 ]. Явно прослеживается и весьма жёсткое расслоение челюскинского коллектива по социальному и профессиональным признакам. Резко отличной от других была группа строителей, малообразованных деревенских мужиков, поехавших в Арктику «за длинным рублём», чуждых романтическому энтузиазму экспедиционной молодёжи. Явно несколько особняком держалась и команда парохода, по морским правилам продолжавшая подчиняться только капитану, которого она явно высоко чтила. Ещё во время дрейфа судна она со скандалом «уплотнилась» в своих тёплых каютах, когда в часть из них было решено заселить мёрзнущий экспедиционный состав. В общем, клубок человеческих, корпоративных и служебных взаимоотношений в лагере Шмидта был сложно и туго запутан и распутать или разрубить его мог только очень сильный руководитель, главенство которого было признано – добровольно или вынужденно – всеми группами.

Таким руководителем, несомненно, и был О.Ю.Шмидт, сумевший создать дееспособный, работающий коллектив. Конечно, удалось ему это сделать при активной помощи опытных полярников и моряков, подававших своим поведением и работой пример борьбы за спасение. А заседания партячейки, собрания, митинги и лекции – весь этот антураж если и делал коллективную борьбу за спасение более действенной, то вряд ли на основе советской идеологии. Характерно, кстати, что во всех изданных вскоре после «эпопеи» книгах почти не упоминается проходивший в январе-феврале 1934 года «Съезд победителей» – XVII-й съезд партии, что совершенно удивительно на фоне того, что и как писалось о следующем съезде в литературе о дрейфе «Г.Седова» и о станции «Северный полюс». То ли времена были другие, то ли Лев Мехлис (не сам, конечно), курировавший от газеты «Правда» и ЦК «челюскинские» издания, решил не готовить на пропагандистской кухне блюдо из смеси героической эпопеи и съезда с сомнительным результатом (вспомним последовавшее вскоре убийство Кирова и уничтожение почти всех делегатов-«победителей»). Всё же в основе сплочённости людей на льдине был обычный человеческий инстинкт самосохранения и осознание ими того факта, что спасение зависит от них самих, от их общей работы. Такая «сознательность» была бы свойственна людям любой национальности и любого социального положения и зависела бы только от их понимания общности задач и общности усилий. Что, окажись на льдине сто норвежцев или сто англичан, они вели бы себя по-другому? Думать так нет никаких оснований! Так же срубали бы очередную гряду торосов, перегородивших очередной аэродром, так же рисовали бы карикатуры и писали язвительно-дружеские стихи (не называя это стенгазетой), так же «травили» бы житейские истории, не называя эти байки «лекциями», так же разыгрывали бы друг друга. Наверное, так же уважали бы своего «босса», но после спасения воздержались от непомерного его восхваления в воспоминаниях, да и сам «босс» вряд ли бы с этим согласился. Другое дело – в СССР (да еще в Германии), где именно в эти годы окончательно формировался культ вождя государства. Здесь можно было и нужно было воспитывать у людей поклонение вождям разных (пока!) рангов, приписывая им все заслуги, и переходить при этом и рамки приличия, и рамки разумного. Увы, описания «эпопеи» и роли в ней Шмидта носят все следы этой болезни советского общества первой половины 1930-х годов.