Г.Гасфорд - СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР

Сидя на изрешеченной пулями желтой устрице с надписью "Шелл Ойл", мы попиваем коку по цене пять долларов за бутылку. У мамасаны, которая продала нам эту коку, на голове коническая белая шляпа. Каждый раз, когда мы что-нибудь говорим, она кланяется. Она щебечет и стрекочет как старая черная птица. Улыбается нам, обнажая черные зубы. Она очень гордится тем, что зубы у нее такие. Такие черные зубы, как у нее, получаются только если всю жизнь бетель жевать. Мы не понимаем ни слова из ее сорочьего стрекотанья, но ненависть, впечатанная в застывшую на ее лице улыбку, ясно дает понять: "Американцы, конечно, мудаки, но уж больно они богатые".

Ходит известная байка о том, что старые Виктор-Чарлевские мамасаны торгуют кокой, в которую подсыпают толченое стекло. Пьем и обсуждаем, правда это или нет.

Два "Дастера", легких танка со спаренными 40-миллиметровыми пушками, со скрежетом проезжают мимо. Люди в "Дастерах" оставляют без внимания наши поднятые вверх пальцы.

Часом позже "Майти Майт" пролетает мимо на скорости восемьдесят миль в час – максимум для такого маленького джипа. Опять не повезло.

Затем появляется колонна трехосных грузовиков, который катит за двумя танками M-48 "Паттон". Тридцать здоровенных машин с ревом проносятся мимо на полной скорости. Еще два танка "Паттон" едут замыкающими Чарли, обеспечивая тыловое охранение.

Первый танк увеличивает скорость, проезжая мимо нас.

Второй танк замедляет ход, взбрыкивает, дергается и останавливается. Из башни торчит белокурый командир танка, на котором нет ни шлема, ни рубашки. Он машет нам рукой, приглашая залезать. Мы напяливаем бронежилеты. Подбираем снаряжение и забрасываем его на танк. Потом мы со Стропилой вскарабкиваемся на твердый кусок горячего дрожащего металла.

В люке под ногами сидит водитель. Его голова едва высовывается наружу, только чтоб дорогу было видно. Руки лежат на рычагах. Он дергает ручку эксцентрика, и танк наклоняется вперед, подпрыгивает, скрежещет, все быстрее и быстрее. Рев дизельного двигателя в восемьсот лошадиных сил нарастает, пока не превращается в ритмичный рокот механического зверя.

Мы со Стропилой откидываемся на горячую башню. Повисаем на длинной девяностомиллиметровой пушке как обезьяны. Так приятно ощущать прохладу набегающего воздуха после многих часов, проведенных во вьетнамской духовке с температурой под сто двадцать градусов. Пропитанные потом рубашки холодят тело. Мимо пролетают вьетнамские лачуги, прудики с белыми утками, круглые могилки с облупившейся и выцветшей краской, и бескрайние мерцающие полотна изумрудной воды, свежезасеянные рисом.

Прекрасный сегодня день. Я страшно рад, что я жив, невредим, и старый. Я по уши в дерьме, это так, но я жив. И мне сейчас не страшно. Поездка на танке доставляет мне захватывающее ощущение силы и благодушия. Кто посмеет стрелять в человека, едущего на тигре?

И танк великолепен. На длинном стволе выведено краской: "ЧЕРНЫЙ ФЛАГ – Истребляем домашних грызунов". На радиоантенне развевается оборваный флаг Конфедерации. Военные машины прекрасны, потому что конструкция их функциональна, и оттого они настоящие, надежные и бесхитростные. Танк несет в себе красоту своих грубых линий. Это пятьдесят тонн брони, которые катятся вперед на гусеницах, похожих на стальные часовые браслеты. Этот танк защищает нас, катясь вперед и вперед без остановки, вызвякивая железом и оружием механические стихи.

Вдруг танк бросает влево. Нас со Стропилой сильно бьет о башню. Металл скрежещет о металл. Танк бьет в холмик на дороге, резко сворачивает вправо и с рывком останавливается, из-за чего нас бросает вперед. Мы со Стропилой цепляемся за пушку, и у меня вырывается: "Сукин ты сын…"

Белокурый командир танка вылезает из башенного люка и соскакивает с задней части танка.

Водила уводит танк на обочину.

В пятидесяти ярдах позади, вытянув ноги, валяется на спине буйвол. Буйвол ревет, бьет кривыми рогами. На палубе, на середине дороги, я замечаю крохотное тельце, лежащее лицом вниз.

Мирные вьетнамские жители с щебетаньем выпархивают из придорожных лачуг, пялятся на дорогу, тычут пальцами. Мирные вьетнамские жители собираются вокруг, чтобы посмотреть, как их американские спасители только что выдавили кишки из ребенка.

Белокурый командир танка общается с мирным вьетнамским населением по-французски. Затем, когда белокурый командир возвращается к танку, его преследует по пятам древний папасан. На глазах папасана слезы. Иссохший старикан потрясает костлявыми кулачками и забрасывает спину командира танка азиатскими проклятьями. Мирное вьетнамское население замолкает. Очередной ребенок умер и, хоть все это и печально, и больно, они с этим смиряются.

Белокурый командир танка забирается на танк и засовывает ноги обратно в башенный люк. "Железный Человек, гребаный ты говнюк. Приказываю водить эту машину как танк, а не как спортивную тачку, мать твою. Идиот слепошарый, ты ту девчонку сбил. Черт, я ж ее даже через триплексы разглядел. Она стояла на спине того буйвола…"

С напряженным лицом водитель оборачивается. "Да не видел я их, Шкипер. А они о чем думали, когда поперлись через дорогу прямо передо мной? Эти косоглазые не знают, что ли, что у танков на дороге преимущественное право?" Лицо водителя покрыто тонкой пленкой масла и пота, железо въелось в его душу, он стал деталью этого танка, он потеет маслом, которым смазаны его шестеренки.

Белокурый командир танка говорит: "Лажанешься еще раз, Железный Человек – точно в хряки отправишься".

Водитель разворачивает голову обратно. "Есть, сэр. Я буду следить за дорогой, лейтенант".

Стропила спрашивает с болезненным выражением лица: "Сэр, мы эту девочку насмерть задавили? Почему этот старик на вас кричал?"

Белокурый командир танка вытаскивает из набедренного кармана зеленую шариковую ручку и зеленую записную книжечку. Что-то в ней записывает. "Дед этой девчонки? Да он вопил о том, как ему этот буйвол дорог. Хочет компенсацию получить. Хочет, чтоб мы за буйвола ему заплатили".

Стропила умолкает.

Белокурый командир танка орет Железному Человеку: "Заводи, сучара слепошарая!".

И танк катит дальше.

На окраине Хюэ, древней имперской столицы, мы замечаем первые признаки сражения – собор многовекового возраста, превращенный пулями в перечницу из каменных руин, с провалившейся вовнутрь крышей и стенами, насквозь прошитыми снарядами.

Въезжая в Хюэ, третий по величине город во Вьетнаме, испытываешь странное по своей новизне ощущение. Раньше наша война велась на рисовых полях, среди лачуг, где даже бамбуковая хижина – уже крупное строение. А теперь я, как салага, разглядываю последствия войны в большом вьетнамском городе.