Г.Гасфорд - СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР

Ходят слухи, что многие из тех морпехов, что по своей воле становятся в голову колонны, подсознательно желают умереть. Некоторые хотят почувствовать себя героями, ну, а если ты весь выход прошел в голове, да еще и жив остался – ты и в самом деле герой. Некоторые ребята сами себе охренели до такой степени, что им уже наплевать и на то, что они сами творят, и что с ними вытворяют. Но Алиса ходит в голове, потому что балдеет от того, что он в центре внимания. "Само собой, страшно, – сказал он мне однажды, когда мы выкурили где-то по тонне дури на каждого. – Но я стараюсь этого не показывать". Алисе нужны именно такие моменты, когда он имеет возможность заглянуть туда, что он сам называет "по ту сторону".

Алиса замирает. Правая рука сжимается в кулак: "Внимание!"

Все органы чувств Алисы включаются на полную. Он выжидает. Невидимые птицы мечутся с дерева на дерева. Алиса усмехается, прячет в ножны мачете, поднимает на плечо гранатомет М79. "Блупер" похож на игрушечное охотничье ружье – такой он уморительно маленький.

Вековые деревья молчат, они – как зеленый нефритовый храм с колоннами из красного дерева по двести футов в высоту, со сросшимися корнями, переплетенными ветками, с толстыми чешуйчатыми лианами, которые обвивают непоколебимые стволы.

Адреналин ударяет в голову.

Алиса пожимает плечами, опускает гранатомет, поднимает вверх два больших пальца – его обычный знак "Чисто!". Он словно говорит нам: "Я крут настолько, что даже ошибаюсь по делу".

Правая рука Ковбоя снова рассекает воздух, и мы, поправив навешанное на нас снаряжение так, чтоб поменьше резало, двигаемся дальше, бурча себе под нос и ругаясь. Наши мысли снова уплывают в эротические сны о торчащих сосках Мэри-Джейн Гнилописьки и в Мечту о великом пореве дома, в черно-белое любительское кино, в котором наши воспоминания несколько отличаются от того, как все было на самом деле, к ярким акварельным картинкам славного дня вылета домой, дата которого обведена красным кружком на календаре любого старика. Она у каждого своя, но смысл ее един для всех – "Домой!".

Алиса снова останавливается. Его рука в перчатке дотягивается до огромной желтой орхидеи и вырывает ее из сплетений лиан. Став по стойке "смирно", Алиса вставляет жирный, сочный стебель в кожаную петлю на своем жилете из шкуры бенгальского тигра. Спереди на жилете эти петли пришиты в несколько рядов, и в них болтаются две дюжины гранат для М79.

Алисина синяя холщовая хозяйственная сумка болтается у него на плече. Сумка вся испещрена картинками, автографами, похабными рисунками и человечками – по числу убитых солдат противника на личном счету Алисы.

На синей холщовой хозяйственной сумке – уже начавшие выцветать черные печатные буквы: "Кабаны Дельта 1/5 Мы торгуем смертью, и если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, ибо я сам есть зло", и совсем свежая надпись "Не стрелять – старик" с пририсованной картинкой: каска на паре ботинок.

Продвигаясь по узкой тропе, Алиса мурлычет себе под нос: "Заходи – будешь сыт и пьян… к Алисе в ресторан…"

Ковбой останавливается, поворачивается, срывает с головы заляпанный перламутровый "стетсон".

– Привал.

Зеленые морпехи из зеленой машины, рассаживаемся на обочине.

– Надо бы вьетконговскую пряжку для ремня засувенирить. – говорит Донлон, наш радист. – Серебристую такую, со звездой. Надо что-нибудь путное домой привезти, а то гражданские там еще подумают, что я тут был крысой штабной, все это время на машинке стучал. Я ведь, типа старик уже – тридцать девять до подъема.

Я говорю:

– Ты не старик еще. Вот я – двадцать два до подъема, прикинь?

– Тоже ерунда, – говорит Скотомудила. – Вот Алиса – настоящий старик.

Алиса хвастается:

– Двенадцать дней в стране – и подъем, девчонки, прикиньте. Я старик, спору нет. Блин, такой старый, что нагнуться утром не могу, носки надеть.

Я фыркаю:

– Это еще не совсем старик, Джангл Банни. Вот Док – тот боку старик. Девять дней до подъема. Так, Док? Ты ведь дни уже по пальцам считаешь?

Док Джей жует консервированные персики из банки.

– Мне надо еще раз продлить.

Все замолкают. На этот раз Доку Джею остаться не разрешат. Док Джей уже два года во Вьетнаме, и все это время лечит и лечит тяжелые ранения, обладая лишь поверхностной медицинской подготовкой. Док Джей хочет спасти всех раненых, даже тех, кто убит и похоронен много месяцев назад. Каждую ночь мертвые морпехи зазывают его в свои могилы. Неделю назад наш ротный поднял футбольный мяч, валявшийся на тропе. Мяч разорвал его на две части. Док Джей попытался связать капитана обратно перевязочными пакетами, но не вышло. И тогда он залился смехом, как малыш над мультиками у телевизора.

– Я тоже продлю! – заявляет салага, сдвигая итальянские темные очки на лоб. – А вы как?

– Иди в жопу, салага, – не поднимая головы, говорит ему Скотомудила. Мудила уложил свой пулемет M60 на колени и натирает черную ванадиевую сталь белой тряпицей. – Ты в стране еще без году неделя, а уж говна соленей. Ты еще даже не родился, салага. Не торопись, родной, сначала дней в стране набери чуток, тогда я разрешу тебе рот открывать. Во-во, немного дней в стране, ептать.

– Ганг хо! – говорю ему, скаля зубы.

Скотомудила отвечает: "Пошел ты, Джокер". Он начинает разбирать пулемет.

Посылаю Мудиле воздушный поцелуй. Скотомудила – та еще свинья, спору нет, но в нем еще и силы со злобой немеренно, он … внушает некоторую терпимость к своим выходкам.

– Джокер думает, он себе образцовую программу составил, – обращается Мудила к салаге. – После ротации в Мир в Голливуд собрался. Если я его раньше не похерю. Будет этим, как там того мудака зовут… Пол Ньюман, ептать.

Скотомудила вытаскивает колоду. Карты давно затрепаны, засалены, на них фотографии тихуанских блядей. Тихуанские бляди выразительно общаются с ослами и здоровенными кобелями.

Скотомудила раздает по покерной сдаче себе и салаге.

Салага какое-то время медлит, но затем все же берет в руки карты.

Скотомудила расстегивает пряжки на рюкзаке и вытаскивает коричневую пластмассовую коробку с набором покерных фишек – красных, белых и голубых. Звер достает из коробки стопку пластмассовых фишек и бросает их на палубу перед салагой.

– Откуда родом, засранец?

– Из Техаса, сэр.

– Сэр, ептать. Тут тебе не Пэррис-Айленд, да и командиром я хер когда стану. Хрен там. Я теперь даже не заместитель командира отделения. Я теперь рядовой – самое популярное звание в морской пехоте. У меня больше операций, больше убитых на счету, больше боевого стажа, чем у любого в этом взводе, включая Ковбоя.

Скотомудила сплевывает, скребет черную щетину на подбородке.

– Послал как-то одну крысу-полковника в главной лавке на Фридом-Хилле. С сержантов сняли. Я же взводным сержантом был – не хрен собачий. Но, как говорится, халявы не будет. Прям как в Мире. Я в Куинсе как-то раз на "Линкольне" покатался. Чудесная машина. Ну, судья и предложил мне на выбор – или Мудня, или тяготы и лишения в отеле с каменными стенами. Вот так я и стал контрактником. Надо было мне в тюрягу сесть, салага. Там столько топать не заставляют. – Скотомудила ухмыляется. – Так что не надо хрени этой, сэр, сэр… Всю эту чушь уставную для крыс оставь – вон, таких как Джокер.