Геннадий Алексеев - Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)

19.5

Удивительно: наделив меня такой гордыней, судьба дал мне такую бесславную жизнь!

Перечитывая свои записи, я обнаруживаю в них сходство с дневником Анны Франк, Анны Франк, дожившей на своем чердаке до тридцати пяти лет.

Лет 6 тому назад А. сказала мне: «Дело в том, что жизнь человеческая вообще не устраивает тебя, что она сама по себе для тебя мучительна. Если бы исчезли все преграды, отделяющие тебя от счастья, все равно ты не стал бы счастливым, такой уж ты уродился».

Такой ли я уродился?

26.6. 26.5

Снова взялся за шестистишия. Как легко писать с рифмой! Одно удовольствие!

В Москве – съезд писателей.

Шолохов сказал в своей речи: «А кое-кому хочется свободы печати для всех. Что это – святая наивность или откровенная наглость?»

27.5

Отмечают юбилей дрейфа папанинцев. Это было в 37-м. И Чкалов летал в 37-м. А Гризодубова – в 38-м. Очень много совершалось тогда героических подвигов. А какие пышные, шумные были встречи! Их шум заглушал крики, доносившиеся с Лубянки.

18.6

Итак, мне 35 лет. Я добрался до вершины жизни. Можно подвести итог.

Не так уж мерзко я прожил эти 35.

Я сумел сохранить самостоятельность мышления и даже относительную самостоятельность поведения, хотя очень многое мешало мне быть самим собой.

Моим главным «внутренним» врагом всегда была рефлексия, и, однако, я ей многим обязан.

Злоба и нетерпимость всегда вызывали у меня отвращение, но я и сам бывал злобен и нетерпим.

Смерть всегда удивляла меня. Но постепенно я понял, что прелесть жизни – в ее загадочности. А эту загадочность придает ей смерть.

Я посетил сей мир поистине в самые роковые его минуты.

Мир – кровельщик, который сорвался с крыши, но в последний миг ухватился за какой-то крюк и повис на руках. Долго провисеть он не сможет. Или ему бросят веревку, или он полетит вниз. Я вижу его выпученные от ужаса глаза, вижу, как он болтает ногами в воздухе, но помочь ему я не в силах.

Некая странная болезнь поразила человечество именно в ту пору, когда перед ним открылись дали, дотоле неведомые. То тут, то там на Земле вспыхивают гигантские очаги безумия, неслыханной жестокости и разрушительства. Колеблются вековые устои общества: добро, справедливость, совесть. Великий хам топчет цивилизацию.

Я стараюсь не жалеть себя. Самое главное я уже понял. Остальное не имеет значения.

Я пишу это на даче. Сейчас около полуночи, но совсем светло, и я не зажигаю лампу. Муха, залетевшая в комнату еще днем, бьется о стекло.

Мне повезло: я родился в самую светлую ночь года и всю жизнь прожил в самом красивом городе России. Я могу сказать своей жизни спасибо, даже если конец ее будет ужасен.

20.6

Трудно писать стихи здесь, в лесу, трудно создавать свою красоту среди красоты природы. Эта гармония, эта полнокровная, безусловная, уверенная в своей необходимости жизнь подавляет во мне позывы к творчеству.

Приснился совершенно дикий сон.

Я женился на одной из своих студенток, она забеременела и родила собаку. Никого это не удивляет, но мне немного неловко: собака-то беспородная – типичная дворняжка.

22.6

Мне подарили новые часы. Я тотчас уронил их на пол. От сотрясения часовая и минутная стрелка стали идти вразнобой: когда часовая стоит точнехонько на семи, минутная показывает 20 минут восьмого.

Второй раз я уронил часы на речке, когда ловил рыбу. Взмахнул рукой, отгоняя от лица комаров, и услышал, что трава у меня под ногами хрустнула от упавшего в нее небольшого предмета. С минуту я думал – что могло выпасть из меня? И уж собрался идти дальше вдоль речки: нагибаться было лень да и комаров внизу очень много. Но потом все же нагнулся и увидел их. Среди зеленых стеблей и листьев на коричневой сырой земле они выглядели совершенно фантастично. Рядом с ними неподвижно сидел какой-то жучок, оцепеневший от удивления и страха. Часы свалились с неба в его травяной мир, как таинственный космический корабль из чужой, невероятно далекой галактики.

Словом, неудачные подарили мне часы.

29.6

Как святой Сергий, я строю свой скит в лесу. Но медведь ко мне не приходит – повывелись в лесах медведи. Иногда приходит белка. Птицы же прилетают во множестве.

Тянет меня к русофильству, к русской старине, к старой русской вкусной речи.

30.6

Сегодняшний день переполнен красотой и воспоминаниями.

Встал с рассветом. Не торопясь, собрался.

Было пасмурно. Дальние леса за озером расплывались в туманной синеве.

На первой электричке доехал до Соснова, сел в автобус и через 20 минут вылез из него в Борисове.

Борисовское озеро было коричневым, шершавым от ветра. Над ним висели серые низкие тучи.

Шел лесом. У Межевого дорога вышла в поле. Оно было до боли в глазах зеленым. На зеленом там и сям чернели одинокие ели, а спереди, у самой дороги, мелькали синие, белые и желтые крапины – колокольчики, ромашки и лютики. Дорога же была бледно-лиловая.

Над полем, мелко трепеща крылышками, висел жаворонок.

За Межевым дорога снова ушла в лес, как в глубокое зеленое ущелье.

Вышел к речке.

На поляне у старой финской запруды паслась белая лошадь. Она посмотрела на меня очень внимательно и, как мне показалось, с усмешкой.

Пройдя первый перекат, поймал двух хариусов. Они были очень красивые и, как всегда, мне было жаль их. Потом уже не клевало. Я шел по речке в резиновых сапогах и любовался прибрежными деревьями, обвивавшими корнями замшелые валуны.

Шумела вода. Жалобно кричали кулики. Буйно разросшаяся вдоль берега болотная трава источала пряный сладковатый запах.

Пошел дождь, сильный, с ветром. И быстро кончился.

Я сложил свою снасть, сел на камень, съел взятый из дому бутерброд и запил его речной водой.

Дорога на станцию когда-то шла по голым, выжженным войной холмам. Теперь здесь веселый молодой сосняк. Передо мной долго бежала трясогузка, быстро-быстро семеня тоненькими ножками. Бежала и не хотела сворачивать в сторону, и улетать тоже не хотела. Потом появилась вторая трясогузка. Вдвоем им было совсем не страшно бежать впереди меня.

Миновав станцию, стал опускаться в широкую долину, по которой течет узенькая быстрая речушка. За долиной – высокая гора, поросшая лесом. Тогда, 15 лет назад, когда я жил в этой долине, гора вызывала у меня какое-то странное беспокойное чувство: казалось, что там, за ней, и есть самое интересное, самое главное. Все хотелось взобраться на нее и посмотреть, что же там. А за горой нет ничего удивительного – лес и лес и потом Вуокса.

Долго шел по выгону, по кочкам, по кустистой жесткой траве, по ржаво-красной сырой земле с лепехами коровьего помета. Перешел речку и очутился на той самой дороге. За соснами светлело озеро. И я вступил в свою юность.