Геннадий Алексеев - Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)

На фотографии ее статуя. Я вглядываюсь в ее лицо, и оно кажется мне знакомым. Да, я помню его, хотя прошло уже 35 веков. Нужно вспомнить все остальное! Необходимо вспомнить! Это очень важно!

18.10

Шквальный ветер. Вода в Неве стоит вровень с берегами. У всех булочных очереди – паника. На Петроградской говорят, что Васильевский уже затоплен, а на Васильевском – что вся Петроградская уже под водой. Но вода еще не перелилась через край.

Получил диплом кандидата наук. Скромная на вид бумаженция, и сколько из-за нее унижений!

Первый космический корабль опустился на Венеру. Атмосфера планеты, как и предполагалось, состоит почти из одного углекислого газа.

19.10

В душе у меня как-то стихло, и эта тишина уже пугает.

27.10

Бюрократическая машина. Медленно вращаются огромные зубчатые колеса. Подставишь палец – затянет руку, потом и всего целиком. Долго будет крутить тебя между колесами. После машина выплюнет тебя, полураздавленного, полуживого. Очнешься и увидишь в руке бумажку, ту самую, из-за которой сунул палец.

По закону как кандидат наук имею право на дополнительную жилплощадь. Но право – звук пустой. Нужна бумажка с печатью.

Три дня мяли меня зубчатые колеса, и вот – о радость! – бумажка в руке. Теперь я буду платить за квартиру на 3 рубля 50 копеек меньше!

7.11

Фильм Эйзенштейна «Октябрь». Прекрасно сделано. Но если судить по фильму, центральной фигурой революции был, как ни странно, Антонов-Овсеенко – живописный человек в широкополой шляпе, в очках и с кудрями до плеч.

20.11

Две женщины. Одна говорит обо мне:

– Он же поэт!

Вторая спрашивает меня:

– Это правда? А вы как – под гитару или просто?

– Под баян, – отвечаю я, – а иногда и под балалайку. Под балалайку даже лучше получается.

3.12

Православие – самый азиатский, самый косный вариант христианства. Веками оно отсекало Россию от Европы. Благодаря ему средневековье тянулось у нас до конца XVII века. Живопись прозябала шесть веков. Не было литературы, театра, музыки, не было никаких наук. А потом, уже в девятнадцатом и в начале двадцатого, пышным цветом расцвел цветок антисемитизма – начались еврейские погромы.

И вот возмездие: монастыри в запустении, церкви рушатся, в уцелевших храмах одни старухи.

7.12

Филонов – прекрасный художник, а теоретические откровения его – сущий бред, абракадабра.

Как любим мы, русские люди, философствовать по каждому поводу и без повода вовсе!

Филонов – интуитивист чистейшей воды, но с каким страстным упорством твердит он об аналитичности, научности своего метода! И вообще – что это за искусство, если оно научное?

14.12

Северянин не понят и не оценен по-настоящему. Все ругали его за безвкусицу и претенциозность. От него отворачивались и символисты, и футуристы, и неоклассики. До сих пор о нем иначе как с усмешечкой и не говорят. А поэт он интереснейший, хотя и неровный. Из его поэзии вышел весь русский футуризм, и он же был первым русским сюрреалистом.

26.12

Вышел сборник «День поэзии». В нем напечатан мой стишок «О душе».

19.1

Перечитываю Евангелие.

Это ведь Христос сказал: «Кто не со мною, тот против меня». И он же говорил, что надо прощать ближнему «семижды семьдесят раз».

Это ведь он сказал: «Не мир пришел я принести, но меч». И он же: «Взявши меч, мечом погибнут».

Удивительно, как оправдан сюжетно и логически каждый шаг Христа к Голгофе. Он не хочет мучений (Гефсиманский сад), но выхода нет. И поистине мужество этого человека беспредельно, ибо он один, один в целом свете, во всей истории знал наперед о всех своих грядущих муках, знал и ждал их с твердостью.

Глубина же падения человеческого здесь безмерна. И в то же время все очень естественно. До ужаса естественны подлость Иуды, и шкурнический страх Петра, и глупость народа, и невмешательство Пилата, и злое глумление солдат.

Забавно, что нынешние атеистические доводы против Христа не идут дальше слов смеявшихся под распятием фарисеев: «Других спасал, а себя самого не может спасти. Если он царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и мы уверуем в него».

Удивительно еще, что и разбойники, распятые рядом с ним, тоже поносили его! Правда, это у Матфея. А у Луки один из разбойников вроде бы и верит в божественность Христа, но досадует, что тот не хочет прибегнуть к своей сверхъестественной силе. С его, разбойничьей, точки зрения это полнейший абсурд. Я прямо-таки вижу этого разбойника: здоровенный детина с харей уголовника-рецидивиста, с волосатыми ручищами, до плеч покрытыми татуировкой.

– Ты бог! – хрипит он. – Так твою мать! Что ты висишь тут на жаре, мух кормишь? Сам подыхаешь и нам помочь не хочешь! А еще трепался: любите ближнего своего! У, гнида!

20.1

У меня слабые нервы и слишком развитое воображение. Когда придет мой час, я могу не выдержать.

27.2

Живу гадко. Пью много и ем сытно. И на женщин гляжу с вожделением.

Живу пошло, мелко. Весь увяз в ничтожных заботах. Душа моя подсыхает и желтеет по краям.

Зачеркнуть себя жирно крест-накрест? Отречься от себя? Забыться?

11.3

Большая книга в прозе, роман мой, давно уже взлелеянный в сердце, подступает к горлу и просится на свет божий. Общий замысел уже созрел, и эпизоды некоторые я уже вижу.

Но страшно начать.

3.4

Трудно мне стало писать. Могучая сила сопротивления появилась вдруг у знакомых и некогда столь податливых слов.

5.4.

В мире происходят всякие события.

В Чехословакии захватили власть либералы. В Польше взбунтовались студенты. В Америке убит лидер негритянского движения Мартин Лютер Кинг. В Советском Союзе празднуют юбилей Максима Горького.

На торжественном заседании Леонид Леонов произнес длинную изысканно-пышную речь. В сложнейших, чрезвычайно ловко построенных периодах терялись довольно банальные мысли вполне лояльного свойства.

Однако высказано было сомненьице о целесообразности приравнивания пера к штыку. Прозвучала и такая фраза: «Пожалуй, и в наши дни, на проходе через томительно-жгучую неизвестность, горькое да упреждающее словцо куда полезнее усыпительных гуслей».

Культ Горького, так же как и культ Пушкина, всегда был мне неприятен.

В юности увлекали меня ранние горьковские рассказы с их нарочитой романтикой и приятными красивостями. Но после Роллана, который прочтен был с восторгом, Горький-романтик как-то поблек.

Позже мне стало казаться, что у Горького все держится на «самовитом» человеке, а за этими смачными босяками и купчиками нет ничего, никакой философии (тогда я во всем искал философию).

Еще позже я был возмущен высказываниями Горького о декадентах.