Виктор Будаков - Генерал Снесарев на полях войны и мира

Интегральный научный взгляд Снесарева на поступь Отечества и человечества вбирает и лики истории, и холмы географии, и теплоту молитвы, и ясность математической формулы, и мелодию народной песни, а также закономерности и случайности, которые способен осветить «фонарь» только соединённых наук. Образ мира, даваемый, скажем, одной лишь статистикой, явно не может быть полным. Поэтому без оговорок ясен Снесарев, когда он не находит согласия с Милютиным, своим заочным любимым учителем в сфере военного дела и геополитики, когда тот понятие исторической географии заменяет понятием статистики.

После двух истребительных войн страна никак не могла выбраться из разрухи. А тут ещё добавлялась разруха непредвиденная от чем-то разгневанной природы. В дневнике 10 октября 1924 года Снесарев записывает: «Петроград пережил наводнение, которое оказалось более сильным, чем пушкинское 1824 года. Ни флагов не было, ни выстрелов, город и люди стали тонуть сразу со сказочной быстротой… Многое было унесено водой…»

Импульсивный царь, подданными вымостивший чухонские трясины, на которых встал Санкт-Петербург, Медный всадник в прямом и переносном смыслах, Пётр Первый жаждал окружить империю морскими водами, вернее, вывести её к торгово-освоенным морским путям и просторам; большевики пошли дальше: они руками крепостных нового времени прорыли каналы, воздвигли плотины гидроэлектростанций, образовав рукотворные моря по всей стране, похоронив под илисто-мутными водами прежнюю жизнь. Их водоустроительство длилось десятки лет, переросло в великие стройки коммунизма — техногенные монстры, мало чем отличимые от великих строек капитализма («Два пути — к одному обрыву», — как точно сказал Игорь Шафаревич). Затопление сибирской деревни водами рукотворного Ангарского водохранилища… «Прощание с Матёрой» из глубинно русского писателя Валентина Распутина — в известном смысле и прощание с Россией, метафизически, по счастью, никогда не могущей быть затопленной и порушенной.

После Первой мировой и Гражданской войн надо было возвращать к жизни разрушенное. Среди иного требовалось восстановить и конское поголовье, ещё десять лет назад по численности первое в мире. Конница продолжала оставаться самым мобильным родом войск. Но шли споры, быть ей или не быть. Дескать, надо создавать моторизированные войска. Надо, но в стране не было ни одного автомобильного или танкового завода.

Будённый в это время был назначен инспектором кавалерии. Снова пересеклись пути Снесарева и Будённого. Они уже встречались под Царицыном, а ещё раньше на австрийском фронте, в Карпатах, о чём последний рассказывал: «Я как-то подошёл к группе прапорщиков и офицеров постарше, со вниманием слушавших высокого генерала, который говорил о том, как изменяются вооружение и тактика в войнах, но что-то остаётся непреходящим — это всё то же старое человеческое сердце солдата, которое билось за древним щитом, как бьётся оно около нынешнего пулемёта. И для него, для этого сердца, девизом поведения в бою были и остаются слова, данные как математическая формула Суворовым, — быстрота, натиск и внезапность».

Брусилов и Будённый, оба кавалеристы и знатоки коневодческого дела, были частыми гостями, вместе и порознь, на квартире Снесарева.

В то время создавались новые уставы и программы, нужно было учиться военной теории. И первым учителем Будённого стал Снесарев. Начали с разбора операции Будённого под Воронежем против Шкуро и Мамонтова… Позже с теоретическими вариантами разбирали классические операции Пунических войн, походы Александра Македонского и Юлия Цезаря, действия русских войск в Семилетней войне, а ещё на полях Куликовом, Полтавском, Бородинском.

Жизнь семьи двигалась, а дороги впереди скрывались в тумане. В житейском смысле положение снесаревской семьи было далеко не худшим: помимо «благодеяний» КУБУ-ЦЕКУБУ образовались и другие. Льготой командного состава было определение детей в учебные заведения и бесплатное их обучение. Согласно постановлению Президиума Моссовета от 1924 года Снесарев имел право на дополнительную площадь двадцать квадратных аршин (то есть уплотнения можно было не опасаться). Как бы они пригодились в тридцатые годы, когда семья оказалась вовсе выселенной!

Здесь самое время вновь обратиться к воспоминаниям дочери Андрея Евгеньевича: живые глаза, ум и душа девочки-отроковицы вбирают многое из того, чем в двадцатые годы живут в столице родные — каков быт, заботы и увлечения семьи, да и чем жила сама Москва.

«Кира ходил в школу на Скатертный переулок — около получаса ходьбы от дома; его приятелями-одноклассниками были Коля Владиславский, Саша Зигель, Илюша Кан (в будущем международный мастер по шахматам). Они бредили шахматами… В Москве в 1925-м проходил Международный шахматный чемпионат с участием Капабланки, Ласкера, Боголюбова, Рети, Маршалли и других. Чемпионат проходил в Колонном зале Дома союзов, и мальчики во главе с Илюшей Каном пропадали там, а потом, возвратясь, шумно обсуждали и разбирали партии. К спорящим присоединялся и Андрей Евгеньевич, который тоже давал советы и комментировал. А Илюша снисходительно говорил, что он неплохо разбирается в шахматах, ему бы следовало серьёзно заняться игрой — и неплохой бы шахматист получился из Андрея Евгеньевича».

(Ещё не сыгран матч Алёхина с Капабланкой, ещё Алёхин не увенчан лаврами чемпиона мира, но он уже по предыдущим турнирам дышит в спину обоим чемпионам — Ласкеру и Капабланке, и, конечно, многие любители шахмат, разумеется, и Снесарев, желали бы видеть Алёхина на турнире в Москве — на его родине. Но он не приехал.

А фигуры на шахматной доске движутся, и ещё в большей степени — на мировой политической шахматной доске. — Авт.)

«Я ходила в школу на Кривоарбатский переулок, тоже не меньше получаса ходьбы… В 1924–1925 годах по воскресеньям у меня собирались девочки на танцевальный класс. В следующем году был поставлен целый балет “Фея кукол”. Сцена представляла собой игрушечный магазин… занавесом теперь заведовал Валентин Катаев; он был литературным сотрудником в “Гудке” (газета железнодорожников) и большим Гениным приятелем. Они вместе бывали на литературных диспутах, на встречах с писателями, увлекались цирком и давали в газеты небольшую спортивную информацию о борьбе и боксе. У Гени вообще появились литературные знакомства: однажды (это было позднее, в 1926 или 1927 году) он привёл кого-то переночевать; этот кто-то обладал отменным аппетитом, говорил за столом мало, переночевал на бархатном диване под большой картиной Клевера, а утром, перед уходом (опять же после плотного завтрака), попросил Геню собрать всех, чтобы попрощаться. Когда все были в сборе, он встал на руки и долго со всевозможными вариантами и вывертами ходил на руках и проделал несколько цирковых номеров. Потом попрощался с каждым за ручку, каждому сказал что-то приятное и отбыл. Это был поэт Иван Приблудный, любимый ученик Сергея Есенина…