Генрих Жомини - Политическая и военная жизнь Наполеона

В то время, о котором мы говорим, вся Франция требовала рассмотрения конституции и уничтожения множества законов, введенных исступленными собраниями. Общественное мнение отвергало эту Директорию, которая, в продолжение двухлетнего управления своего, произвела только одни бедствия, которая 18-го фруктидора и 22-го флореаля явилась с властью деспотическою, а 30-го прериаля показала всю низость и ничтожество свое. Постыдные споры, ежедневно рождавшиеся в совещательных собраниях, также уже наскучили, а постоянно неприязненное положение их против исполнительной власти заставляло желать более определённого равновесия между высшими присутственными местами республики. Сийес, занимавший три месяца высшее правительственное место, следил наблюдательным оком за общественным мнением. Известный не только хорошим успехом своих дипломатических поручений, но и способностью в делах управления, он, сверх того, обладал еще народностью, которую приобрел первыми своими сочинениями; он составил план, по которому существовавшие высшие правительственные места должны были замениться правлением, имеющим более силы и единства, которое в особенности обеспечило бы права и собственность граждан. Он желал этого тем более, что якобинцы, недовольные закрытием манежа, уже явно нападали на него в своих журналах и требовали, чтобы советы объявили выбор его недействительными противным правилам конституции: некоторые полагали, что он хотел возвести на престол одного из Брауншвейгских принцев, и что поездка его в Берлин не имела иной цели. Другие же думали, что этот хитрый изобретатель конституций готовил собственно для себя пожизненное президентство республики. Предприятие это, конечно, было опасно, однако возможно; потому что вся Франция была некоторым образом в заговоре, и сами члены директории содействовали к разрушению здания, которое поддержать были уже не в состоянии. План Сийеса был скоро принят многими членами Законодательного собрания, и в особенности совета старейшин; одних побуждало обманутое честолюбие, других желание иметь вес в государстве; наконец, благоразумнейших страшила мысль, что при множестве препятствий ход государственных дел непременно должен остановиться. Напротив того, совет пятисот, считавший еще в числе своих членов многих ревностных республиканцев, несмотря на то, что был очищен в знаменитый день флореаля, не хотел согласиться на перемены, клонящиеся к уничтожению конституции III года. Между тем, озаренный славой, которой я покрыл все мое семейство, и движимый пронырливым нравом своим, не изменившимся и впоследствии, брат мой Луциан, президент этого совета, сумел составить в нем сильную партию.

Человек, на которого Сийес более всего надеялся, был Талейран, под начальством которого он находился во время посольства своего в Берлин, когда Талейран заведовал портфелем иностранных дел. Кроме согласия в образе мыслей, бывший министр горел нетерпением отмстить за клевету, жертвой которой он стал несколько месяцев тому назад. Только блистательным торжеством мог он приобрести прежнее уважение, и для этого готов был на все решиться.

Но подобный переворот не мог быть исполнен без содействия и согласия войск: должно было привлечь на свою сторону кого-нибудь из генералов, известных в армии, который был бы столько уступчив, чтобы следовал по начертанному пути и остановился там, где ему назначат. Генералы Моро и Жубер были единственные, на которых сначала обратили внимание. Первый навлек на себя некоторую недоверчивость двусмысленным поведением своим 18-го фруктидора; второй же пал на поле брани в ту самую минуту, когда надеялись, что он приобретет победой достаточный блеск, чтобы довести к цели это великое предприятие.

Из этого можно видеть, что умы были надлежащим образом приготовлены, когда я, руководимый счастьем, вышел на берег в Фрежюсе 6-го октября, ускользнув как бы чудом от английских крейсеров. Приезд мой и единодушный восторг, сопровождавший меня до Парижа, заставили меня действовать решительно. Сийес понял, что без меня ничего не сделает, и потому поспешил, вместе с Луцианом, представить мне все ветви заговора; и тогда было решено мечом моим окончить все, что предположили они и приготовили.

Никогда, может быть, обстоятельства не были так благоприятны для исполнения подобного плана. Большинство Директории состояло из трех ничего не значащих людей. Один только Баррас пользовался некоторой известностью, которою он одолжен был происшествиям вандемьера и незначительным заслугам, оказанным во флоте. Если бы эти три директора имели более народности и были искуснее, то легко бы могли разрушить наш заговор тем оружием, которое представляла им самая Конституция. Но они допустили обмануть себя и оставались в бездействии. Они даже не были согласны между собою, и Баррас первым готов был признать необходимость изменения государственных постановлений, с тем только, чтоб играть роль и при новом порядке вещей.

Хотя со времени происшествий прериаля трое из членов Директории были замещены другими, но не менее того общее мнение о ней не переменилось, и вновь избранные должны были страдать за ошибки своих предшественников, потому что произведенное зло все еще было чувствительно. Следовательно, руководители совещательных собраний могли, наверное, полагать, что никто не подаст голоса в пользу большинства Директории. Триумвират этот не мог ожидать никакой помощи ни вне границ, ни в армиях. Победы Массены в Швейцарии и Брюна в Голландии уравновешивались поражениями итальянской армии, расстройство и слабость которой оставляли почти без прикрытия границу приморских Альп. Исполнение предписанного набора делалось ежедневно затруднительнее: недостаток, которому были преданы в жертву только что сформированные вспомогательные батальоны, не слишком побуждал конскриптов спешить под знамена. Хотя новобранцы и шли в поход, но это вынужденное отправление увеличивало только всеобщее негодование. Патриотический восторг 1792 года исчез вместе с обстоятельствами, его породившими; а действия правительства стремились погасить и последнюю искру его.

Прибавьте к этому, что победы иностранцев раздули опять пламя междоусобной войны в западных департаментах, и что бурные отголоски 1793 года, раздававшиеся в клубе манежа, были некоторым образом причиной восстановления ненавистного закона избрания аманатов между дворянством, родственниками эмигрантов и богатейшими владельцами областей, объявленных преданными королю. Эта бедственная мера не только не привела к желанной цели, но еще сильнее раздула пламя: в Пуату и в Бретани снова начались кровопролития и убийства.