Генрих Жомини - Политическая и военная жизнь Наполеона

Беннингсен, не опасаясь за свой центр, вынужден был постепенно посылать все, чем он мог располагать, на подкрепление этого крыла. Столь многочисленные силы, собранные на этом пункте, остановили наконец стремление Даву; к довершению несчастия, прусский корпус Лестока, избегнув войск Нея, прибыл на поле сражения никем не преследуемый. Он прошел позади русской линии и, примкнув к левому флангу, восстановил дело. Даву, который уже занял деревню Кутшитен в тылу левого неприятельского фланга, видя себя в свою очередь обойденным, был принужден очистить эту деревню, и почел себя счастливым, удержавшись на высотах Ауклапена, потому что он имел дело более нежели с половиною неприятельской армии.

Ней, который упустил пруссаков, преследуя один только отряд их, случайно узнал о происходившем сражении; он не слышал канонады и не получал моего приказания. Он тотчас решился повернуть на Шмодиттен, чтоб присоединиться к моему левому крылу. Уже было поздно, чтоб дать сражению решительный оборот, потому что становилось темно, и только довольно частая перестрелка и несколько пушечных выстрелов продлили сражение до 8 часов; но, во всяком случае, прибытие Нея в тыл русского правого крыла произвело решительное действие, потому что заставило неприятелей оставить поле сражения в продолжение ночи. Чтобы с большею безопасностью произвести свое отступательное движение, они приказали дивизии Сакена, наименее потерпевшей, атаковать Нея. Хотя Ней и удержался у Шмодиттена, но атака Сакена ввела его в недоумение, и заставила сомневаться в выгодном для нас окончании сражения. Ней расположился на некотором расстоянии от Кёнигсбергской дороги, и русские производили свое движение в продолжение целого утра, так сказать, под выстрелами его артиллерии.

Потери с обеих сторон были огромные: 10 000 убитых устилали поле сражения; 30 000 раненых лежали в сараях и садах соседних деревень и все еще ничего не было решено. Моя армия была так ослаблена, что я намерен был отступить, чтобы соединиться с корпусами Бернадотта и Лефевра. Известие о прибытии Нея заставило меня остаться; а Беннингсен избавил меня от неприятности уступить ему поле сражения. Он отступил к Кенигсбергу и прикрыл себя Прегелем: Мюрат на другой день его преследовал и был в двух лье от этого города. Отступление Беннингсена к Кёнигсбергу представляло мне случай нанести ужасный удар русской армии, которая так неосторожно устремилась туда, откуда ей не было другого выхода, кроме моря и Штранда. Если бы Бернадотт и Лефевр были у меня под рукою, то я мог бы двинуться на Таниay и привести неприятеля в отчаянное положение; но моя армия, за исключением корпуса Нея, была так ослаблена, что я почел за благоразумнейшее дать ей отдых и ожидать сдачи Данцига, чтоб снова начать наступательные действия. Бернадотт и кирасиры Нансути присоединились ко мне два дня спустя. Корпус Лефевра, направленный на Остероде, мог уже служить резервом. Кроме этих подкреплений, я ожидал еще 8 000 гренадер, которых Удино вел из Варшавы через Пултуск и Вилленберг.

Таково было ужасное сражение при Эйлау, столь занимательное по необыкновенным обстоятельствам, его сопровождавшим, и столь нерешительное по последствиям. В одиннадцать часов Сульт уже потерпел сильный урон, а корпус Ожеро был почти уничтожен. Все было потеряно, если бы я не удержался на кладбище у Эйлау с моею гвардией, кавалерией и артиллерией, действиями которой я сам распоряжался. Вся армия может засвидетельствовать, что я менее всех был устрашен опасным положением, в котором мы находились до прибытия Даву. Я бы желал, чтобы тогда случились возле меня те, которые утверждают, что я не имел присутствия духа и мужества.

Неприятель заставил меня оставить кантонирквартиры. Я не хотел вести зимнюю кампанию и ждал подкреплений, в особенности же большего числа артиллерии и военных припасов. Итак, я поспешил стать снова на квартиры. Пассарга прикрывала мой левый фланг, Алле, от Гутштадта до Алленштейна, центр, а Омулев — левое крыло. Я расположил мою главную квартиру в Остероде, а потом в замке Финкенштейне. Бернадотт, на левом крыле, занимал Прейсиш-Эйлау Браунсберг; Сульт стоял около Вормдита, Либштадта и Морунгена; Ней впереди, на Алле, у Гутштадта, Алленштейна и Гильгенбурга. Кавалерия была распределена по всем этим корпусам, чтобы лучше прикрывать их кантонирквартиры. Лефевр возвратился к Данцигу для блокады.

В то самое время, как я располагался за Алле, дивизии, оставленные неприятелем на Нареве, подкрепленные новыми войсками, пришедшими из Молдавии, атаковали мое правое крыло. Ланн был болен, Савари командовал его корпусом; к счастью его, Удино, шедший на соединение со мною через Вилленберг, имел приказание поддержать его в случае нужды и прибыл совершенно вовремя: русская дивизия тянулась по правому берегу реки; Савари, подкрепленный войсками Сюше, двинулся навстречу и опрокинул ее. В то самое время другие две дивизии напали на Остроленку по левому берегу. Неприятель проник в город; но наши войска снова его вытеснили, и, выйдя сами из города, вступили в сражение, которое окончилось в нашу пользу. Русские отступили, потеряв 7 орудий и 1 500 человек, в числе которых был и молодой Суворов (20). Это было последнее дело зимней кампании.

Военные действия были остановлены дурным временем года и я решился этим воспользоваться, чтобы взять укреплённые места, остававшиеся у нас в тылу. Я истратил почти все артиллерийские заряды; они по почте присылались ко мне из Магдебурга и Кюстрина; мне нужно было время, чтоб их запасти в достаточном количестве. С другой стороны, превосходство неприятельской артиллерии заставило меня отдать приказание о присылке ко мне всех канонирских рот, которыми только можно было располагать, и я дал им прусские пушки, чтоб употребить снаряды этого калибра, найденные во взятых арсеналах. Для этого я приказал даже французские орудия лить по этому новому калибру. Я также ожидал 50 000 человек, частью из моих сил, частью от союзников моих, членов Рейнского союза. Это время отдыха в старой Пруссии и в Польше было одной из замечательнейших эпох в моей жизни, как по опасности моего положения, так и по искусству, с которым я выпутался из этих затруднительных обстоятельств.

Приезд барона Винцента и генерала Нейпперга (21), присланных Австрией в Варшаву, чтобы договариваться о посредничестве, внушил мне справедливые опасения. Я страшился, что она пошлет 150 000 вооруженных посредников на Эльбу: это бы поставило меня в весьма затруднительное положение. Я понял, что слишком облегчил дело моим неприятелям, и не раз раскаивался, что увлекся в эти дальние и не гостеприимные страны и так мало обращал внимания на тех, которые мне советовали противное. Венский кабинет имел в это время более верный и более славный случай восстановить свой перевес, нежели в 1813 году. Он не умел этим воспользоваться, и моя твердость спасла меня.