Леонард Нимой - Я — Спок

И он немедленно съязвил: «Не думаю, что помещусь в такие рамки!» Он любит, дирижируя своей вечной сигарой, рассказывать истории, длинные-предлинные, в бойком духе Граучо Маркса. И ему всегда удается меня рассмешить.

Но в тот день, когда он явился — со своей сигарой наперевес и со своими театральными манерами — признаюсь, я боялся, что встреча окажется тяжелой. Я ожидал столкновения. Вместо этого Ник сказал:

— Как я понимаю, у тебя есть замечания по сценарию.

— Да, — сказал я. — Я думаю, что сцена смерти Спока эффектна сама по себе, но случается внезапно и не связана с остальной историей… Другими словами, она никак не двигает сюжет.

И Ник сказал — это был чуть ли не самый приятный и неожиданный момент на моем стартрековском опыте:

— Я согласен. Смерти Спока не должно быть, если она не несет никакой драматической функции. Слушай, я прямо сейчас все перепишу, через пару дней все будет готово. Ты сможешь взять сценарий с собой в самолет, когда полетишь в Израиль.

Я был обрадован и совершенно обезоружен. Никогда раньше я не встречался с такой немедленной и положительной реакцией на свои замечания. Мы еще немного обсудили оставшиеся мелочи, и наша встреча завершилась на жизнерадостной ноте.

Что самое важное, Ник сдержал слово. Сценарий был у меня в руках, когда я улетал в Израиль — и, что даже лучше, исправления были сделаны отлично.

Преисполненный новых надежд, я вернулся на съемочную площадку «Голды», где мне представилась драгоценная возможность поработать с двумя выдающимися актрисами — Ингрид Бергман и Джуди Дэвис. Их профессионализм и талант служили вдохновением, и даже больше — учитывая, что Ингрид Бергман в то время серьезно страдала от рака груди. От хирургической операции и последующего лечения ее рука так опухла, что ей приходилось спать, держа ее на весу, и носить длинные рукава, отороченные кружевом, чтобы скрыть скрывать руку от самой груди. Но она никогда не жаловалась и никогда не позволяла болезни влиять на ее работу. Она умерла несколько месяцев спустя. Очень правильно, что она была удостоена «Эмми» за это последнее выступление. (Я был очень тронут, что меня тоже номинировали на «Эмми» как актера второго плана за роль Морриса Мейерсона, и, если честно, я могу быть совершенно спокоен, что не получил награды — ведь она в итоге ушла к Лоуренсу Оливье).

Бергман никогда не давала понять, что она больна, но мы все об этом знали. Я не мог не испытывать к ней сочувствия, и она в ответ относилась ко мне с большой теплотой.

6 октября 1981 года, вторник, был моим последним днем работы в Израиле. Мы провели запланированную ночную съемку на улицах Тель-Авива, сняв сцену, в которой изображается празднование провозглашения Израиля государством. Я с нетерпением ожидал своей сцены с Бергман, где предлагалось несколько трогательных моментов — Моррис Мейерсон, уже разведенный с Голдой, приходит принести ей свои поздравления по поводу ее достижений и поделиться информацией о житье-бытье их двух детей.

Ну, в норме сцена предполагала больше напряжения, тень враждебности между этими двумя людьми, в конце концов, они были разведены, отстранены друг от друга многие годы.

Но Бергман была великодушной и отважной дамой, и нас обоих наполняло чувство товарищества. Так что, когда камеры заработали, я наклонился и инстинктивно коснулся ее руки. Думаю, что она была приятно удивлена этим жестом, но немедленно на него отозвалась тем же, потянувшись ко мне с неподдельной теплотой. Это был тот случай, когда один актер отзывается на выбор другого и подтверждает его. Я взял ее протянутую руку и сжал в своих ладонях, и мы сыграли таким образом всю сцену, прохаживаясь и беседуя, как два близких, давних друга.

В роли Морриса Мейерсона с Ингрид Бергман («Женщина по имени Голда»)

Эта трогательная сцена снималась на фоне огромного напряжения всей страны — за несколько часов до начала съемок Анвар Садат, египетский президент, был убит. Консерваторы в Египте были недовольны, что он восстановил отношения с Израилем — и это стоило ему жизни.

Все были обеспокоены возможностью дальнейших кровопролитий — или даже нападения на Израиль. Но даже в такой обстановке мы продолжали съемки — всю ночь напролет. На рассвете я вернулся к себе в отель, принял душ, переоделся и отправился в аэропорт — а затем в Китай.

Когда самолет взлетал, я ощутил укол вины, как будто я бросал страну и съемочную компанию в беде, хоть я и не мог им никак помочь, и работа моя там была окончена.

Поскольку между Израилем и Китаем не было дипломатических отношений, прямых рейсов между странами не было. Мне пришлось сначала полететь в Рим — в совершенно другом направлении — прежде, чем я смог сесть на самолет в Пекин.

Полет был необычайно длинным и утомительным. Мы сделали остановку в Риме и еще одну — в Бахрейне, для дозаправки. Я вышел из самолета и обнаружил себя в абсолютно другом мире, где темноглазые женщины прикрывали лица покрывалами, а мужчины были увешаны блестящим двадцатичетырехкаратным золотом.

Полтора дня спустя вылета из Тель-Авива, я без сил прибыл в пекинский аэропорт, где меня встретил улыбающийся Винченцо ЛаБелла. Винченцо был обаятельным, мудрым, образованным человеком, который чрезвычайно гордился своим ватиканским гражданством. История была его коньком, и это отразилось в сериале, который он решил спродюсировать. Я помню его всегда улыбающимся, всегда веселым, несмотря на все трудности, с которыми кампании «Марко Поло» пришлось столкнуться в Китае и Монголии — и еще больше ожидало впереди.

Винченцо проводил меня до машины, которой управлял улыбающийся, но молчаливый абориген, и по дороге в отель рассказал мне немного о производстве фильма.

Съемочная команда состояла, в основном, из итальянцев — и нескольких китайцев, что давало на выходе любопытный языковой коктейль. В работе, наряду с несколькими уважаемыми актерами, принимали участие несколько профессионалов мирового класса — кинематографист Паскуалино Де Сантис и костюмер Рафаэль Сабатини (который выиграл «Эмми» за разработку костюмов). Ин Жо-Шен, китаец по национальности, играл Кубла-хана, он на удивление хорошо говорил по-английски. Несколько лет спустя он принял участие в китайской постановке «Смерти продавца» под руководством писателя Артура Миллера. Я также с радостью узнал, что Ф. Мюррей Абрахам, с которым я встречался в театре «Гутриэ», пока мы занимались различными проектами, тоже в деле. Несколько лет спустя Мюррею было суждено выиграть «Оскара» за блестящее исполнение роли завистливого музыканта Сальери в «Амадее». Мюррей — увлеченный, страстный актер, мне нравилось находиться в радиусе энергии, которую он источал.