Мария Тортика (Лобанова) - Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль

Сталин явно решил воспользоваться ситуацией для того, чтобы скомпрометировать Раковского в глазах советских и коминтерновских руководителей, не гнушаясь гнусными клеветническими выпадами. На совместном заседании Президиума ИККИ и ЦКК ВКП(б) 27 сентября, на котором рассматривался вопрос об исключении Л. Д. Троцкого и Г. Е. Зиновьева из состава ИККИ, заговорили о международной политике и долгах. Сталин как бы невзначай произнес следующее (в передаче Троцкого): «Пускай оппозиция не говорит, что нам соглашение с Францией обходится или может обойтись слишком дорого. В Париже сидит оппозиционер Раковский. Правда, он из всех оппозиционеров наиболее честно выполняет директивы Политбюро (это, разумеется, была игра в объективность, но в то же время весьма характерное признание! – Авт .). [971]Но, поскольку он проявляет инициативу, он всегда предлагает дать больше, заплатить дороже и пр., так что Политбюро всегда вынуждено его одергивать. Так было все время. И это можно доказать по документам. В частности так было в последний момент в вопросе насчет 30 миллионов франков. Раковский просто предлагал предоставить эти 30 миллионов французскому правительству для раздачи держателям. Мы же соглашались предоставить эти деньги лишь при условии урегулирования вопроса о кредитах». [972]Троцкий возразил Сталину: «Раковский только выполняет директивы Политбюро. А если бы вы приняли в свое время советы Раковского, то соглашение с Францией обошлось бы нам гораздо дешевле. Это и Рыков признал в своей реплике». [973]Сталин ответил: «Рыкова здесь нет, и мы не знаем, что он сказал. Но остается фактом, что Раковский всегда предлагал давать больше». [974]

Троцкий собирался продолжать полемику и даже набросал конспект речи. Его основные положения состояли в следующем: Раковскому приходится работать в той обстановке, которую создавало Политбюро; наиболее благоприятный момент для соглашения с Францией, который рекомендовал Раковский, упущен; Раковский руководствовался требованием Политбюро добиваться соглашения во что бы то ни стало; «отцеживание комаров и проглатывание верблюдов есть основное содержание сталинской политики во всех областях, равно как и стремление спрятаться за чужую спину от политической ответственности». [975]Но слово Троцкому предоставлено больше не было.

Сообщая Раковскому 30 сентября об этом инциденте, о том, как Сталин извращает переписку с полпредом во Франции, Троцкий информировал: «Сейчас уже вся Москва знает несомненно, а завтра узнает и вся Европа, что Раковский склонен к большим уступкам, чем Политбюро… Можно не сомневаться, что сталинцы понесут завтра во все ячейки выдержки из переписки между Политбюро и Раковским, будут, разумеется, лгать, извращать, то есть изображать дело так, будто Политбюро спасло СССР от Раковского, который вел дело к закабалению СССР Францией». [976]

Впрочем, преувеличивая смысл произошедшего, Л. Д. Троцкий полагал, что вопрос о линии Раковского на советско-французских переговорах будет играть огромную роль в предсъездовской дискуссии. В действительности Сталин счел целесообразным ограничиться клеветническим заявлением на заседании ИККИ и ЦКК ВКП(б), не вынося на общепартийное обсуждение вопросы дипломатических переговоров. Остается неизвестным, воспользовался ли Х. Г. Раковский советом Троцкого немедленно реагировать на попытку Сталина «трусливо спрятаться» за его спину – прислать письмо в Политбюро с изложением действительного хода событий и решительным протестом против сталинской инсинуации. [977]Судя по тому, что в архиве таковой документ обнаружить не удалось, можно полагать, что рекомендация была оставлена втуне.

Печатная кампания в СССР против отозвания Х. Г. Раковского продолжалась, становилась даже более активной и резкой. При этом публиковались противоречивые, подчас опровергавшиеся вслед за этим сообщения из Франции под хлесткими заголовками: «Реакционная печать Франции продолжает кампанию против тов. Раковского», «Вызывающее поведение французской реакционной прессы», «Французские твердолобые продолжают антисоветскую кампанию», «Словесное крючкотворство официозных сообщений» и т. п. (все приведенные заголовки взяты из «Известий» в промежутке между 20 сентября и 6 октября).

5 октября Троцкий послал в редакцию «Правды» статью «Худой мир лучше доброй ссоры», посвященную происходившему дипломатическому инциденту. [978]Статья содержала откровенные рассуждения, оправдывавшие дуализм мышления советских государственных и партийных деятелей. «Та простая мысль, которая вменяется в вину тов. Раковскому, является общим достоянием каждого революционера, каждого коммуниста, каждого большевика… Хотели ли радикалы, чтобы советское правительство назначило своим послом Керенского? Это не выйдет. Послом советского правительства может быть только член правящей партии, то есть большевик. А в качестве такового посол связан программой своей партии». Троцкий высказывал убеждение, что деловые франко-советские связи вполне возможны. «Остается пожелать, чтобы нашу русскую пословицу “Худой мир лучше доброй ссоры” господин Эрбетт перевел на французский язык». Впрочем, уже на следующий день, 6 октября, Троцкий обратился в редакцию «Правды» с письмом, в котором заявил об отказе печатать статью, если редакция сопроводит ее примечанием, извращающим смысл, как это произошло с его беседой с американской делегацией. [979]Опубликована статья не была.

Официальные советские заявления по вопросу инцидента с Раковским больше не делались, если не считать беседы Г. В. Чичерина с корреспондентом парижской газеты «Суар» Лазюриком 5 октября и опубликованных тогда же двух сообщений ТАСС. Слова, сказанные в этой беседе, резко расходились с тем, что он и Литвинов говорили менее чем за три недели до этого. Нарком лишь сказал, что правительство СССР решительно выступает против отозвания Раковского, что он ценит работу полпреда, а требование отозвания носит недружелюбный характер. [980]

Чичерин ни слова не сказал о неблагоприятных перспективах урегулирования политических и хозяйственных отношений с Францией, к которым могло привести вынужденное отозвание полпреда. Тем самым давалось понять, что в случае официального выдвижения этого требования оно будет удовлетворено. Не вызывает сомнения, что такую позицию Чичерин занял по требованию самого высокого начальства, которое в данном случае концентрировалось в одном лице – Сталине.

Правда, сообщение ТАСС отвергало данные французской прессы, будто Чичерин заявил о готовности отозвать Раковского. НКИД не видит для этого никаких оснований, указывало ТАСС, и считает, что отозвание отразится неблагоприятным образом на взаимоотношениях и переговорах обоих правительств. Но вслед за этим шли еще два любопытных документа. Первый из них – сообщение французского агентства Гавас о том, что 2 октября посол Франции Эрбетт заявил Чичерину о неудобствах, вытекавших из пребывания в Париже Раковского в качестве посла СССР ввиду полемики, вызванной его подписью под декларацией меньшинства в тот момент, когда должны начаться переговоры с целью заключения договора о ненападении. Чичерин, по версии Гавас, обещал довести договор до ведома своих коллег по ЦИК. Сообщение Гавас сопровождалось «опровержением ТАСС», скорее подтверждавшим это сообщение: 2 октября беседы не было; последняя встреча Чичерина и Эрбетта состоялась 21 сентября; после этого не было никаких переговоров. [981]В документе, таким образом, ничего не опровергалось по существу – полемика шла лишь вокруг вопроса, имело ли место свидание 2 октября. Действительно, судя по советским сообщениям, 18 сентября (в воскресенье) Чичерин принял французского посла. 21 сентября состоялась его новая встреча с Ж. Эрбеттом. [982]О содержании этих бесед газеты ничего не сообщали. Но очевидно, что с советской стороны решительных демаршей не последовало. Это и привело к тому, что после сравнительно долгих колебаний правительство Франции объявило Х. Г. Раковского персоной нон грата.