Вернон Кресс - Зекамерон XX века

По его словам, он был сыном французской графини и бельгийского фабриканта, во время войны министра, которого как коллаборациониста убили бельгийские патриоты (Карл обвинял в этом в первую очередь франкмасонов). Он без сомнения воспитывался в богатой семье, был профессиональным военным и хорошим художником. Последнее создало ему в лагере особое положение, он держался с достоинством, был в какой-то степени на равной ноге с начальством, которое эксплуатировало его дарование. По заказам вольных он постоянно писал картины и со своими искалеченными руками мог не опасаться, что за какую-нибудь провинность попадет на общие работы.

Это был космополит с широкими взглядами на политику, бонвиван даже в лагере, который только в Магадане испытывал нужду в папиросах и поэтому считал пересылку худшим из всего, с чем когда-либо сталкивался в жизни. Многие теплые летние вечера мы просиживали возле его барака и разговаривали обо всем на свете. Он был первым, кто дал мне довольно точное описание Германии во время войны, не искаженное незнанием немецкого языка и фантазией власовца, «легионера» или остарбайтера (Перун жил в слишком захудалой провинции, чтобы иметь о стране достаточное представление).

Конец войны застал Карла в тылу, после ранения он обучал фольксштурмовцев. Учитывая, что ему, как сыну коллаборациониста и фашисту партии Дегреля, к тому же служившему в бронедивизии СС, нельзя пока появляться дома, Карл охотно принял предложение американцев продолжить войну против ненавистных ему большевиков. Будучи уверенным, что созданию советской власти сильно помогли франкмасоны, которые казнили его отца, он скоро оказался в литовском подполье.

Если я сомневался в других его рассказах, то о «лесных братьях» в Прибалтике он, безусловно, знал из собственного опыта — почти дословно то же самое я слышал от латышей и литовцев. Отсиживание в лесных бункерах, связь со Швецией, откуда руководили всеми операциями, вылазки, хорошо подготовленные налеты, разгром «лесных» и реорганизация их движения на основе тщательной конспирации, стычки с «краснопогонниками», его женитьба на литовке, ее смерть — все это звучало весьма правдоподобно и было подтверждено литовцами, которые признавали его своим.

Очень удручающе подействовало на этого убежденного фашиста чтение книг Шпанова «Заговорщики» и «Поджигатели» из галкинской библиотеки, которые циркулировали в лагере в нескольких экземплярах. Мы имели с ним одно мнение: автор, будь это Шпанов или, скорее всего, немец, был отлично информирован, знал подноготную Имперской канцелярии и жизнь немецких военных и партийных верхов.

— Дочитал я сегодня утром, — сказал мне Карл. — Уму непостижимо, неужели все это правда — заговоры, закулисные интриги, вмешательство крупного капитала, борьба внутри нацистской партии за власть, наконец влияние американцев, связь с ними во время войны? Если только половина этого правда, зачем же мы тогда подставляли свои головы на Востоке? Ради Круппа и ему подобных? Конечно, я знал: «Майн кампф» либо бред сумасшедшего, либо надувательство, никто же не принимал ее всерьез! Но цель оправдывала средства, и ради борьбы с коммунизмом я согласился бы подписать даже такую чушь…

Вечерело. Мы сидели возле барака строителей на удобной скамейке со спинкой и пускали дым дефицитного «Беломора» — Карл других папирос не признавал. Перед нами одна за другой развертывались сцены из лагерной жизни, не стесненной зимней стужей. Постоянно кто-то заходил в барак или выходил из него, относил одежду в ремонт, возвращался из каптерки со свертком, торопился на ужин.

— Вы, надеюсь, не до конца верили пропаганде Геббельса? — заметил я, улыбаясь. — Он, допустим, был умен и к тому же оратор божьей милостью, но, если разобраться, все речи его — чистейшая демагогия, рассчитанная на восторженного бюргера. Борьба против коммунизма — не могло же только это быть вашей целью? Я лично давно знал истинную цену нацизму, еще до моего приезда в рейх. Пропаганда, признаюсь, там была грандиозно поставлена! Эти басни о народном братстве, еврейском окружении и заговоре звучали убедительно. Не будь я заранее уверен в их фальши…

— Да, печально сознавать, что все жертвы были напрасны. Поэтому я и продолжал борьбу… Слушайте, — вдруг спохватился Карл, — не нравится мне этот Сырбу, заговаривается, на уме один только Достоевский, без конца его читает, цитирует. Вот вам образец влияния мистики на неподготовленные мозги!

— От Достоевского в самом деле мало радости, тем более в лагере. Не зря его в свое время в СССР запретили. Видел я учебник литературы, там о нем всего три строчки: был, мол, другой крупный русский писатель Достоевский, жил тогда-то, провел несколько лет на каторге, написал то-то. И все! Мы его почитали как живописца русской души. Гениальный психолог, однако каторга его сломила…

— Вон он идет, Сырбу, — заметил Карл. — Сейчас что-то преподнесет.

К нам подошел опрятно одетый человек с румяным моложавым лицом. Он остановился, о чем-то сосредоточенно думая, глаза смотрели в сторону, озабоченно и напряженно. Бывший бармен из Бухареста, он знал по роду службы «хорошее общество». Профессия научила его разбираться в людях, и в природной наблюдательности ему нельзя было отказать. Я с удивлением узнал, что читать он умел только печатный шрифт, а писать так и не научился.

— Бон суар, — сказал он. — Беседуете, господа? Вы мне не ответите на один вопрос? — Карл кивнул ободряюще и уставился на него. — Возможен ли всемирный анархизм?

«Черт побери, Карл, кажется, прав, он вот-вот рехнется», — подумал я и, чтобы пресечь дальнейшие бессмысленные вопросы, ответил:

— Ни в коем случае!

— По-вашему, невозможен? А это почему?

— Потому что при анархизме не может работать почта! Карл перестал курить и с любопытством стал разглядывать нас. Но спора не получилось. Сырбу помотал головой и сказал:

— Хм, вы, кажется, правы, об этом я не подумал! Ну что же, всего наилучшего! Я пошел спать.

Карл сделал многозначительный жест рукой.

— М-да, пожалуй, и впрямь недолго ему сидеть в общей зоне! — сказал я с огорчением: мне был симпатичен приветливый румын. — Пойдемте отсюда, Ковалевский там что-то интересное рассказывает.

Мы переменили свое место. У соседнего барака на низкой завалинке сидело несколько человек. Они слушали рассказ небрежно одетого зека с живыми голубыми глазами на изможденном, покрытом седой щетиной лице. Работал Юрий Ковалевский на обогатительной фабрике и с гордостью подчеркивал, что он столбовой дворянин. Ничто в довольно жалкой внешности не выдавало его дарований, а был он не только прекрасным инженером, эрудированным собеседником, но и отличным актером, музыкантом, поэтом… Жизнь его прошла зигзагами. Из-за происхождения с большим трудом попал в институт, который окончил с отличием. Как специалиста его послали в Турцию, где он монтировал электростанции. Работал Ковалевский и фоторепортером, потом был командиром роты связи в Испании. В плен попал в первые дни Отечественной войны, но умирать за проволокой не собирался.