Николай Минаев - Нежнее неба. Собрание стихотворений

Знаю, жизнь тебя встречала строго: —
В двадцать лет была невесела
На Екатеринослав дорога
Вскормленнику Царского Села.

Знаю, косность и непониманье
Над тобой жужжали стаей мух,
И от августейшего вниманья
Иногда захватывало дух.

Но зато, наполнив пуншем чары,
И вольнолюбивы, и лихи,
И конногвардейцы, и гусары
С увлеченьем слушали стихи.

Но зато на жесткой службе царской,
Средь субординации большой,
Состояли Инзов и Лепарский —
Люди с человеческой душой.

Но зато не лез квартальный пристав
В мир цезур, метафор и идей,
И среди десятков журналистов
Был один-единственный Фаддей.

Это счастье, что тебе на свете
Довелось не в наше время жить:
Мог ли ты служить в Политпросвете
И своему гению служить?

Мог ли ты с покорностью барана,
По команде разевая рот,
Возглашать под грохот барабана: —
«Лишь у нас!.. Да здравствует!.. Вперед!..»

И с холопским рвением и потом,
Мог ли ты, на все махнув рукой,
Славить по одним и тем же нотам
И во здравье и за упокой?!.

Только на благоприятном месте
Зреет плод в благоприятный час…
Если б ты родился с нами вместе
Не было бы Пушкина у нас!..

По-видимому, все в порядке в этом,
Как говорится, лучшем из миров:
Земля родит, бывает жарко летом,
Стригут баранов и доят коров.

Сияют звезды, вовремя светает,
Я становлюсь год-от-году мудрей,
И на бумаге пышно процветает
Страна холопов и секретарей.

Гениальный на все руки,
Друг всего, отец всех Муз,
Рассужденьем о науке
Осчастливил Совсоюз.
Правда, им симпатий мира
К коммунизму не привлечь,
Но годится для сортира
Историческая речь.

Проживая в Пензе, Тата,
Не страдай от живота,
Трам-трам-трам-трам, тра-та-та-та,
Трам-трам-трам-трам, тра-та-та!
Вот и вся моя кантата,
До свидания, Тага,
Трам-трам-трам-трам, тра-та-та-та,
Трам-трам-трам-трам, тра-та-та!

Ведь не Марии и не Антонины,
А, как это от нас ты не таи,
Двадцать шестого августа твои,
Наталия Петровна, именины.

Поэтому купи кило свинины,
Очищенной, советского Аи,
И поздравителей так напои,
Чтоб море им казалось по штанины.

Финал, примерно, должен быть таков:
Гора окурков, груда черепков,
Везде объедки, стол по-свински залит,

А гости: тот рыдает о былом,
Другой, поллитра требуя, скандалит,
А третий растянулся под столом…

Ты надулась и – «До свиданья!..»
Заспешил почему-то вдруг
На какое-то заседанье
Дрессированный твой супруг.

И едва он, закончив фразу,
Свой распухший портфель унес,
За меня принялась ты сразу
И, по-видимому всерьез.

Ты резвилась пантерой гибкой,
Ты порхала как стрекоза,
Очаровывала улыбкой
И закатывала глаза.

Млела, томничала, дрожала,
Нетерпения не тая,
Словом, всячески выражала:
Мол, дерзай и я вся твоя!

Ах, уж эти мне шуры-муры!
Не даешь даже чай допить;
Разве можно без увертюры
Прямо к действию приступить?

Дай опомниться хоть немножко,
Не легко мне идти вперед:
Ты суха, а сухая ложка,
По пословице, рот дерет.

Но уж поздно трубить к отбою: —
Вторит вздохам твоим кровать…
Неужели же я с тобою
Должен больше чем флиртовать?!.

Жизни неудачи
Я уж не кляну,
Здесь, на этой даче
В маленьком Клину.

Тянутся лениво
Дни без суеты;
За окном крапива,
Солнце и цветы.

Запахами сада
Веет из окна;
На душе отрада,
В сердце тишина.

И забот не зная,
Отдыхаю я
Здесь с тобой, родная,
Славная моя.

Буйству плоти потакая,
Грубо комкая белье,
Обнажит рука мужская
Тело женское твое.

И стремясь скорее к цели,
Не щадя грудей и плеч,
Он прижмет тебя к постели,
Под себя заставив лечь.

Чтоб двойник его нескромный
Истощить весь пыл свой мог,
Отыскав приют укромный
Меж твоих горячих ног.

Играет патефон «Москва моя!..»
Вино лучится в рюмках и стаканах,
Ну, словом, жизнь кипит вокруг, а я
Упорно думаю о тараканах.

Они имеют длинные усы
И очень выразительные лица,
И могут забираться за часы
И там непринужденно шевелиться.

Им жизнь ясна, их жребий не жесток,
Без громких фраз и без рукоплесканий
Они проводят век свой тараканий,
Для них опасен только кипяток.

Но в наши дни кто их побеспокоит?
Ведь человеку не до пустяков:
Он борется с наследием веков,
А керосин к тому же денег стоит.

И с грацией нечуждой мне подчас,
Тянусь я вилкой к пряному соленью,
Приняв за факт, что время к сожаленью
Работает на них, а не на нас.

Как говорят, родом ты из-под Вильно,
Лет тебе, видимо, за шестьдесят,
Тело твое велико и обильно
И кой-какие придатки висят.

Ты обладаешь корнет-а-пистоном,
Пишешь кому-то раз в месяц в Донбасс,
И разговариваешь баритоном,
Переходящем при пафосе в бас.

Кошку свою называешь Карменой,
Любишь изрядно попить и поесть,
Но несмотря на пошиб современный,
Что-то в тебе допотопное есть.

Кто же ты в прошлом? Портниха ли, сваха ль
Трудно решить, но товарищ Пузен
Наш управдом, безусловно твой хахаль,
Иль, говоря по-французски, кузен.

Лишь он появится, мы замечаем:
Потолковав про районный совет
И подкрепившись картошкой и чаем,
Демонстративно вы гасите свет.

А как уйдет он, особенно ярко
Рдеешь ты в кухню придя за водой,
И ухмыляешься словно доярка,
Давшая за год рекордный удой.

Когда и где и как я сброшу,
День изо дня, за годом год,
Таскаемую мною ношу
Тоски, тревоги и невзгод?