Н. Никитин - Преступный мир и его защитники

— Меня тогда все угнетало, — оправдывался подсудимый. — Я приходил в отчаяние от измены любимой женщины и выдумал на нее обвинение, чтобы отомстить.

— Почему же вы поддерживали эту ложь и после?

— Я не мог сказать прокурору и судебному следователю, что это была шутка с моей стороны. Да если бы я и сказал, то мне все равно не поверили бы, так как следователь, по-видимому, был уже твердо убежден в моей виновности. Вообще, во всей этой истории я попал в какую-то западню, из которой может вывести только суд.

— Но вы сами же устроили себе эту западню, — заметил председательствующий.

Полицейский урядник К. Людорф показал, что вслед за сознанием в поджоге Ведерников стал говорить, что он все-таки не виноват, как-то странно смеялся, бравировал и вообще старался казаться очень веселым. Под конец урядник невольно усомнился — уж не с ума ли сошел молодой человек.

В свою очередь, свидетель, брат покойного провизора, И. Ф. Краевский, рассказывает, что супруги Краевские приехали в Петербург из провинции лет семь тому назад. Первоначально они жили очень скромно. Э. Краевский получал в какой-то аптеке всего 50 рублей жалованья и постоянно нуждался в деньгах. Когда Ведерников познакомился с супругами Краевскими, они перестали вдруг бедствовать и зажили уже в полное свое удовольствие. Необходимые средства к жизни, очевидно, давал им сам же Ведерников.

— Он помогал от доброго сердца, — прибавляет свидетель. — Это был хороший молодой человек. Между ним и обоими супругами существовали самые милые, добрые отношения. Это была как бы одна семья, тесно сплоченная родственными узами.

Присяжный поверенный М. К. Адамов как председатель парголовского пожарного общества набросал яркую картину пожара дачи Краевского на рассвете 16 июля.

По окончании праздника цветов свидетель возвратился домой и узнал о пожаре только утром. Он немедленно же помчался на лошадях к даче Краевского и нашел ее уже всю в огне.

Деревянный двухэтажный дом представлял из себя сплошной костер; едкий, удушливый дым застилал глаза, и добровольцам-пожарным ничего более не оставалось делать, как стараться локализировать огонь. Соседние постройки были спасены, но дача провизора сгорела до основания. На пожаре свидетель встретил также и Ведерникова. Последний был одет в пожарную форму, с каской на голове, и казался страшно возбужденным. Растерянно отвечая на расспросы, он беспомощно бегал с топором в руке и со слезами просил спасти оставшегося на даче провизора.

Подсудимого присяжный поверенный Адамов характеризует скромным молодым человеком, добавляя, что, по слухам, Ведерников спас кого-то во время пожара.

Когда свидетель узнал о поджоге, он был сильно поражен совершенно неожиданным для него сознанием Ведерникова. Молодой человек жаловался на свою разбитую жизнь и говорил, что ему изменила любимая женщина, променяв его на простого кучера, и вместе с новым любовником собирается спровадить его на тот свет.

В заключение М. К. Адамов объяснил, что извещения о цветочном празднике 15 июля, — как утверждала Мария Краевская, — действительно были закрыты наклеенными сверху театральными афишами. Что же касается увоза Марией Краевской пожарного брандмейстера и его помощника, то это обстоятельство нисколько не могло помешать тушению пожара.

Из показания дворника сгоревшей дачи видно, что у Краевских было много различного ценного имущества, но перед пожаром никакие вещи не вывозили из дачи. Накануне пожара у них происходила большая стирка белья, которое тоже сгорело.

Кассир-управляющий сада «Озерки» М. А. Островский рассказывает, что сад этот был заарендован фирмой санкт-петербургского велосипедно-атлетического общества исключительно на средства Ведерникова. Придя в ночь пожара на дачу Краевского для подведения счетов, он курил папиросы и незаметно для себя задремал. Во время сна бывшая у него в руках папироса могла упасть на лежавшие на полу конфетти и воспламенить их. Сам Ведерников совсем не курит. После пожара подсудимый Ведерников сделался почему-то боязливым и приобрел даже револьвер для защиты. Краевская, бесспорно, имела на него большое влияние.

Подсудимая просит слова и дает объяснения относительно своей совместной жизни с покойным мужем. Говорила она нечисто по-русски, с французским акцентом, и в голосе ее слышались глухие, подавленные рыдания. Нового она мало внесла в следствие. Квартирная обстановка, ставшая добычей огня, по ее словам, стоила очень дорого. После пожара в Одессе супруги Краевские получили до 16 тысяч рублей страхового вознаграждения, и это дало им возможность более широко жить.

Казначей велосипедно-атлетического общества господин Александров видел подсудимого после пожара с обожженным лицом и рукой. Ведерников сообщил ему, что все его вещи сгорели, и был одет в довольно плохой костюм. Казначей не считал его способным на такое преступление, как поджог.

Далее свидетельские показания обрисовывают постоянно проявлявшуюся ревность Ведерникова. Между прочим, он был очень недоволен поездкой Марии Краевской в ночь пожара из сада в компании бравых добровольцев-пожарных. Очевидно, в нем говорило острое ревнивое чувство.

— Если бы она не ездила в ту ночь, а вернулась домой, то спасла бы мужа, — негодовал он.

Первым вопросом Краевской по возвращении на сгоревшую дачу было: «Где мой муж?»

— Он, должно быть, обжегся и поехал на перевязку, — стали успокаивать ее.

Находясь в доме предварительного заключения, Ведерников послал подсудимой 50 рублей, и она немедленно же из этих денег отослала 10 рублей своему кучеру.

Однажды Ведерников застал кучера в комнате Краевской. Он держал себя очень непринужденно с барыней, развязно говорил и помогал ей подрубливать платки. Ведерникова взорвала такая фамильярность, и он устроил Краевской целый скандал. Бешеная, дикая ревность всецело поглотила его.

Пожарный брандмейстер Лоренсон рассказывает, что, уехав в ночь пожара с Марией Краевской из сада «Озерки», они вместо проверки афиш стали кататься по дачным районам и затем в каком-то ресторане пили лимонад. Когда они возвратились в Шувалово, дача провизора уже догорала. Имущество этой дачи, по мцению свидетеля, было очень ценное и стоило не менее 12 тысяч рублей.

С своей стороны, помощник брандмейстера, А. Г. Мордуховский, добавляет, что они ездили с Краевской, между прочим, в деревню Юкки, и подсудимая все время ничем не обнаруживала своего волнения. Напротив, она казалась очень спокойной и беспечно веселилась. После пожара невольно возникло предположение, что кассир М. А. Островский курил на даче папиросу и, задремав, уронил ее на мешочки с конфетти. Другой причины пожара трудно было подыскать. Как покойный провизор, так и его знакомый В. А. Бандуров, ночевавший с ним и сломавший себе при падении руку, — оба ушли из Озерковского сада значительно опьяневшие. За ужином Бандуров побивал рекорд пьянства: кряду пил шампанское, простую водку и пиво, из-за чего по дороге к даче принужден был сесть на землю.