Н. Никитин - Преступный мир и его защитники

— Вы, кажется, сами же говорили, что у судебного следователя немного увлекались, — политично заметила защита.

Дальше обнаруживается, что и этот свидетель является претендентом на наследство покойного доктора Владислава Краевского. У последнего была девочка, и, указывая на нее брату Сигизмунду, он выдавал ее за свою незаконнорожденную дочь. Это, однако, не помешало Сигизмунду Краевскому оспаривать у осиротевшей девочки имущество ее отца. Оставшиеся в живых братья Краевского считали почему-то неудобным помогать и детям, осиротевшим после смерти провизора, находя неприличным вмешиваться в такие дела.

Впрочем, Сигизмунд Краевский даже сомневается: действительно ли осиротевшие дети провизора — его родные дети. Провизор Краевский был маленького роста, а сын — почему-то большого, да и девочка ничего похожего не представляет.

После пожара дачи свидетель действовал заодно с интересами страхового общества, не желающего платить премии, — «подавал руку помощи утопающему страховому обществу», как выразился сам свидетель.

— А не писали ли вы донос прокурору, что в истории с пожаром дачи вашего брата заметно убийство? — осведомляется защита.

— Это я не делал и вам не советую делать!..

С покойным доктором Краевским свидетель однажды «немного» поссорился.

— И долго тянулась эта ссора? — спрашивает присяжный поверенный Марголин.

— Лет пять, не больше… Из-за пустяков разошлись.

— А можно узнать, что это за пустяки?

Оказывается, что свидетель продал какую-то дорогую вещь и получил за нее деньги, между тем как покойный доктор считал эту ведь своей собственностью.

— Что же касается наследства, о котором все говорят, то я считаю получение наследства вообще нарушением порядочности и государственного строя. Это указывают мой ум и сердце, — философствовал Сигизмунд Краевский.

От «наплыва зловредных существ» на свидетеля была одно время подана жалоба прокурору.

— Может быть, и теперь есть жалоба? — не унимается защита.

— Н-не знаю, — с достоинством отвечает свидетель.

В заключение он просит суд отпустить его домой.

— Я очень утомился и могу оказаться бесполезным для отечества, — витиевато мотивировал он свое ходатайство.

Суд, однако, счел пока преждевременным удовлетворить эту просьбу.

Любопытство публики дошло до апогея, когда председательствовавший отдал распоряжение ввести в зал крестьянина Алексея Полоза.

Сотни глаз впились в этого свидетеля. Дамы в ажитации поднимаются со своих мест, чтобы лучше рассмотреть красивого, франтоватого кучера, предполагаемого счастливого соперника Ведерникова. Молодой человек, лет 27, прилично одетый, в белом воротничке и в брюках навыпуск, он непринужденно входит в зал. Начисто выбритое лицо его, с небольшими подстриженными усами, носит грубый, вульгарный отпечаток. Роста немного выше среднего, прилизанный, с тонкими вогнутыми ногами, он способен играть роль сердцееда в простом рабочем кругу.

По-видимому, раньше он находился на военной службе и обнаруживает вполне солдатскую выправку. На все задаваемые ему вопросы он беспрестанно твердил: «Так точно», «Никак нет» и «Не могу знать».

На службу к Краевским этот кучер поступил недели за четыре до пожара и, по его показанию, долго не подозревал о разыгрывавшейся ревности Ведерникова. О своих отношениях к хозяйке кучер говорит очень сдержанно, не позволяя себе ни одного намека на близость с ней.

После пожара Краевская, перебравшись на другую дачу, приказала ежедневно ночевать на этой даче и Полозу, обыкновенно спавшему раньше при конюшне на другом дворе.

— Нас только две женщины, и я боюсь, — объяснила она свое распоряжение.

Кучер спал в мезонине, «от скуки» подшивал хозяйке полотенца и ездил с ней в Петербург в одном и том же вагоне и на одном извозчике.

Куря втихомолку папиросы, он почему-то старался скрывать это от Краевской.

Ведерников стал посылать его однажды в пожарное депо с поручением, но кучер не пошел и был поддержан своей хозяйкой.

— Вы служите у меня, а не у Ведерникова, — говорила она сердито.

В первых числах августа, когда Ведерников озлобленно добивался объяснения у молодой женщины, последняя под влиянием испуга заперла и свою комнату, и дверь, которая вела в помещение кучера.

— Зачем же вы-то были заперты? — спросил председательствующий.

— Не знаю, — коротко отвечал Полоз, плутовато взглядывая по сторонам.

Свидетель объяснил тем, что Ведерников в последнее время был в высшей степени возбужден, бегал по комнатам Краевской с револьвером и угрожал смертью. Спал он одетый, не расставаясь с револьвером. Падчерица Краевской тайно отобрала у него смертоносное оружие и передала мачехе, а от последней револьвер перешел к Алексею Полозу. От нее же он получал в подарок дорогие батистовые платки и разные вещи из белья ее покойного мужа.

6 августа Ведерников возвратился на дачу в полночь и позвонил.

На даче царило полнейшее безмолвие.

Молодой человек нетерпеливо зазвонил во второй раз и через стеклянную дверь увидел испуганно выбежавшую из кухни полуодетую Краевскую. Из этой кухни ход шел наверх к кучеру.

Ведерников почувствовал себя опозоренным и был придавлен ревностью.

Из показания доктора Зильберга, состоящего вречом дома предварительного заключения, выясняется, что арестованный Ведерников проявлял форменную истерию. У него были сильные головные боли, нервные припадки и безотчетная тоска. Он часто плакал и представлял из себя слабую, неуравновешенную натуру. В доме предварительного заключения он признавался, что ложно оговорил любимую им женщину и мотивировал этот поступок мучительным чувством ревности.

Военный врач Покровский также удостоверяет, что обстановка квартиры Краевских была довольно богатая. Бронза, картины, люстра, рояль, ковры и другие предметы роскоши стоили, без сомнения, немалых денег.

Свидетельница Александрова сообщает, между прочим, что подсудимый в разговоре с ней как-то проговорился и указал причину предпочтения ему Краевской своего грубого, невежественного кучера.

— Что ж это за причина? — спрашивают у нее на суде.

— Ах, я не могу, мне неприлично сказать это, — смущается она.

Врач Шмановский, словоохотливый старик, называет себя самым наиближайшим другом покойного доктора. Жену его брата-провизора он очень недолюбливал.

— Она была шансонеткой, — объясняет он, — и есть фотография, где она изображена танцующей, с бокалом шампанского, самый неприличный французский танец, который я не могу даже назвать… Можно отыскать пример в древнейших временах…

— Ой, нет, пожалуйста! Нам не надо древних времен. Говорите только о новейшем, — последовало замечание председательствующего.