Петр Люкимсон - Моисей

Легко заметить, что Косидовский в данном случае представляет гипотезу Монте так, словно речь идет об окончательно установленной истине, хотя это не больше чем одна из версий. Кроме того, Косидовский вслед за многими библеистами относил события Исхода ко времени правления сына Рамсеса II, Мернептаха, еще точнее — к третьему году его правления по самой употребительной египетской хронологии, то есть к 1230 году до н. э. В доказательство этому обычно приводится победная стела Мернептаха, являющаяся древнейшим письменным памятником, в котором евреи впервые упоминаются как «племя Израиля», то есть как народ. На ней высечено:

Отец Александр Мень, также видевший в Мернептахе фараона Исхода и находивший этому немало подтверждений вне Священной истории, реконструирует возможный ход событий того времени следующим образом:

«Между тем Мернептах, рассеяв ливийцев, быстрым маршем двигал свои войска на восток, чтобы обрушить карающую руку на мятежную Сирию. Когда он прибыл в Раамсес, он узнал, что Израиль и другие еврейские племена скрылись на востоке, вероятно, для того, чтобы примкнуть к восставшим соплеменникам. Не теряя ни дня, Мернептах погнал колесницы к берегам Тростникового моря. О местоположении Израиля ему, очевидно, донесли из Этама (мидраш подтверждает это, говоря, что засланные в еврейский стан соглядатаи фараона доложили ему, где именно беглецы раскинули свой лагерь. — п. л.). Теперь пустыня "заперла" евреев...»

Что же заставило Мернептаха, потерявшего в ходе преследования евреев, воздвигнуть стелу в честь своей победы? Отец Мень считал, что дело было не только в том, что фараон хотел выдать желаемое за действительное. По его версии, вероятнее всего, «Мернептах был уверен, что Израиль был обречен на неминуемую гибель среди безводных пространств», — уверен настолько, что, прекратив преследование, двинулся дальше, на мятежные провинции Палестины. «Кампания в Палестине прошла для фараона необыкновенно удачно. Он разбил хеттов, опустошил ханаанские города и селения, толпы рабов и военнопленных снова были приведены из мятежных городов побережья — Аскалона и Гезера. В Галилее был предан огню и мечу ряд крепостей. Сирия лежала у ног фараона. Египет ликовал». Так отчего же после всего этого и в самом деле было не воздвигнуть стелу?!

Сталкиваясь с библейским рассказом и попытками дать ему естественное объяснение, мы ясно видим, в чем именно заключается коренное противоречие между мышлением религиозного и рационально настроенного светского человека.

Так как для светского рационалиста неприемлема сама идея существования Бога, то он настойчиво ищет естественное объяснение тому, что религия трактует как чудо. При этом он даже не замечает, что в ходе поисков такого объяснения допускает множество случайных факторов и их совпадений, вероятность которых крайне мала. Скажем больше: она настолько мала, что практически стремится к нулю, заставляя думать, что речь идет отнюдь не о такой уж случайности. К примеру, в гипотезе Монте буря в Средиземном море возникает неожиданно, то есть случайно. Причем случайно именно тогда, когда египтяне находятся посреди озера Сирбонис, а евреи его уже случайно перешли. Причем все это, обратите внимание, происходит в еврейском месяце нисане, а именно 24 нисана 2448 года по еврейскому летосчислению, то есть в апреле, а озеро Сирбонис высыхало обычно летом, то есть в июне—августе. Выходит, именно в том году оно должно было по причине случайной засухи случайно пересохнуть именно в апреле!

Религиозное мышление отвергает понятия «случайности» и «вероятности» и объясняет все прямым вмешательством в происходящее Бога. При этом все комментаторы Библии обращают внимание на те детали чуда рассечения моря, которые никак не могут быть объяснены естественным путем. К примеру, на тот «факт», что воды Тростникового моря встали стеной и были тверды, как скала, но при этом внутри за этой стеклянной стеной оставались жидкими, и в них плавала рыба.

Однако любопытно, что при этом и то и другое мышление почему-то начисто отвергают полунамеком высказанную Иосифом Флавием возможность того, что Моисей с самого начала именно так все и планировал, заманив египтян в тщательно подготовленную им ловушку, выиграв, таким образом, без боя поистине грандиозное сражение. То возражение, что фараон и его военачальники отнюдь не были дилетантами в военном деле, а потому и не могли попасться в такую ловушку, выглядит спорным — особенно если учесть, что фараоном в тот момент правили скорее эмоции, чем разум.

Как бы то ни было, уже на этом, первом этапе становления Моисея как лидера нации он проявляет себя и великим знатоком массовой психологии, и умелым оратором, способным найти нужные слова, чтобы утихомирить толпу и заставить ее признать свою власть, и талантливым поэтом, и, несомненно, выдающимся военачальником.

И все же подлинным духовным и политическим лидером нации ему было суждено стать в последующие годы, в течение которых евреям предстояло блуждать по Синайской пустыне.

Сегодня мы уже можем более-менее точно проследить путь евреев по пустыне в первый месяц после их выхода из Египта. «И увел Моше сынов Израиля от моря Суф, и вышли они в пустыню Шур, и шли три дня по пустыне и не находили воды. И пришли в Мару и не могли пить воду в Маре, ибо горька она. Потому-то и назвали это место Мара. И возроптал народ на Моше, говоря: "Что пить будем?!" И возопил он к Богу и указал Бог ему дерево. И бросил его в воду, и стала вода пресной. Там установил он ему закон и правосудие...» (Исх. 15:22—25). Шуром называют узкую полоску земли вдоль Суэцкого канала, начинающуюся на севере у Средиземного моря и на юге переходящую в пустыню Син. Великий комментатор Библии Саадья Гаон отождествлял Шур с Эс-Суром, который в древности назывался Джифуром. Под Маром же одни исследователи (те, что считают, что евреи шли вдоль Средиземного моря) понимают Эйн-Хавару, расположенную в 11 километрах от берега моря, а другие (те, что убеждены, что чудо рассечения моря произошло у Суэцкого залива) — Эйн-Набу, расположенную в 16 километрах к юго-востоку от Суэца. В Эйн-Набе и сегодня имеется источник с горько-соленой, практически непригодной для питья водой, что усиливает позиции сторонников второй точки зрения о том, где же находилась эта самая Мара. Однако понятно, что независимо от того, было ли это место в Эйн-Набе или в Эйн-Хаваре, ясно, что к тому времени взятые с собой израильтянами в ночь исхода запасы воды должны были давно кончиться, и их начала мучить жажда. Когда в Маре они увидели бьющую из-под земли воду, то, естественно, воодушевились. А потому можно представить их разочарование, когда вода оказалась «мара», то есть горькой и пахнущей серой. И их вопрос к Моисею «Что пить будем?!» звучит в данном случае вполне резонно. Флавий утверждает, что по указанию Моисея евреи начали вычерпывать из источника горькую воду, пока, наконец, на смену ей он не наполнился пригодной для питья водой. Это выглядит вполне реальным — скажем, вода в источнике могла быть горькой из-за тех солей, которые находились в поверхностном слое почвы и растворились в ней. В этом случае достаточно было убрать Из источника эту воду и подождать, пока он наполнится водой снова. Но и использование Моисеем по указанию Бога для опреснения воды того или иного растения тоже было делом вполне возможным. Уже не раз упоминавшийся на этих страницах 3. Косидовский пишет, что бедуины бросают в горький источник Эйн-Набу ветки растения эльвах (затера), которые делают эту горькую воду пресной. Причем объясняется этот эффект довольно просто: в воде Эйн-Набы имеется большое количество гидросульфата кальция. Когда же туда бросают ветку эльваха, содержащего щавелевую кислоту, гидросульфат кальция превращается в сульфат, оседает на дно — и вода тут же становится пригодной для питья.