Борис Ванталов - Отрывки из Ничего

А вот…

Сегодня же, будучи в гостях у Кирилла Козырева, я поведал ему новеллу «Вы Смелов?».

Он вернул ее в колею реальности.

Предыдущая выставка фотографий Бориса Александровича длилась месяц. И смотрительница сидела как раз напротив информации о нем, сопровождавшейся фотографией Бориса Смелова, на которой я и Гран стоим с дымящимися папиросами, после распития двух бутылок сухого в парадняке, на троих.

Лучезарная запомнила мою рожу, фамилию фотографа, а когда увидела меня, свела эти обрывки воедино: «Вы Смелов?».

IX

Летел на «Сапсане» в Москву. Офисный планктон поголовно ощерился ноутбуками. А я что-то писал в эту толстую тетрадь, водя по ней носом, слепнущий выродок рукописного века.

Люди безостановочно хватаются за мобильники, соловьиным трелям телефонов нет конца. За окном безмолвствует Россия. Ее уже никто не замечает. Наш паровоз вперед летит в пропасть будущего.

Вчера чуть ли не сутки мчался с приятелями (Наталья Азарова, Алексей Лазарев) на «Ягуаре» из Москвы на юг.

Первый раз в жизни побывал в Ясной Поляне. Минимализм толстовской могилы произвел сильное впечатление. В этом месте явно еще витает дух. Даже в доме он не весь выветрился.

А потом устроили пикник под Курском около тысячелетней каменной бабы, которую недавно выкопали. Это невысокое половецкое изваяние торчит на ровной тарелке поля, как символ мужества перед лицом беспредельности пространства.

Я здесь стою и не могу иначе…

В Харькове, который увидел уже поздно вечером, успели попасть во вторую по величине в Европе синагогу.

А я в этом городе почему-то все время думал о Введенском, которого отсюда увезли на смерть.

Вбегает мертвый господин.

Вчера впервые увидел (и услышал) про «Каменную могилу». Это под Мелитополем, около села Терпение и реки Молочная. Вместо кисельных берегов там уникальное природное изваяние, состоящее из превратившегося в плосковатые камни песчаника. Они лежат хаотично, кое-где между ними можно было ползать, чем не преминули воспользоваться пращуры, которые еще двадцать четыре тысячи лет назад начали там рисовать. «Тварь, твори» – это биологическая аксиома. О «подвале творческого дома» (Сологуб) вспоминал, когда ползал, как ящерица, между камнями. А на вершине этой груды затвердевшего песка стоял некто в священническом одеянии и проповедовал тетям-паломницам, поощряя их к священной войне за веру.

Это было так очевидно глупо, что даже не раздражало. Попирая ногами святилища древних, пастор урчал о преимуществах новых.

Какие могут быть преимущества перед Богом? Бред! Всякое существо само по себе символ веры. Даже клетка. Даже атом. Чтобы воплотиться окончательно, надо слиться с ними в одном ритме всего. Поэзия ищет именно это.

Утончить слух настолько, чтобы увидеть молчание Бога.

Тварь, твори!

Х

Прожито пять двенадцатилетних циклов. Вступаю в «детство старости». От «старости зрелости» здорово устал. Это время заканчивающихся ожиданий. Теперь следует ждать только одного события.

Оно настолько фундаментально, что невозможно к нему подготовиться. Все равно застанет врасплох.

Я дрогнет. Чем меньше его будет в загашнике, тем легче. Я-му сознания надо засыпать, что и пытаюсь сделать во всех своих словах и рисунках.

Сыпь, Семеновна!

Я смотрю на все амбиции коллег по цеху снисходительно. Каждый тащится за своим клочком сена с неистовым ослиным упрямством. Это типичное человеческое заблуждение, когда думают о своей роли в процессе, а не роли процесса в себе.

Кажется, я тут изящно свел Станиславского и Кафку.

Глядя на себя как на процесс, снимаешь множество идиотских вопросов.

Ты начинает высвобождаться в я. Это конгениально расщеплению атомного ядра.

Процесс пошел.

Я давно не было на юге. Созерцание курортных маленьких городков навело на мысль о вольерах. Тоже безмятежная жизнь без проблем. То же ублажение плоти.

Все хорошо.

Но как тупо!

И вот ночью, пролетая на машине мимо гипсовой девушки с птичкой, символизирующей Алупку, я сообразил, что это памятник Залупке.

Царство тактильности.

Генитальный рай.

Течка бархатного сезона.

Алые паруса продолжения рода.

ХI

Земля перестает быть для меня родной. Я чуть-чуть вышло из игры. Наверное, немножко сместил точку сборки. Всех жалко без исключения. И помочь ни чем нельзя. Только продолжать мычать эти бессвязные тексты.

Му-у-у-у-чение.

Да играть-то уже неохота ни во что. Как-то это унизительно. Так Любимов-актер, сидя в гримерке перед зеркалом, устыдился, и стал режиссером.

В детстве я тоже хотел стать режиссером. Неужели старость – это мой ГИТИС? От «режиссуры пишущего узла» («Записки неохотника») к режиссуре мозга. Будем ставить драму «Не-я».

Ля-ля-ля

ХIII

Попытки построения Рая здесь, как правило, связаны с пищеварением. Вчера сидел с Наташей и Алексеем в ресторанчике (три столика) на краю обрыва. Вид на море и скалы. Солнце играет с водой. Бакланы парят рядом. Это настолько напитывает наши зрение и слух, еще запах моря, что вино и еда тут скорее только акценты. В этой пространственной трапезе есть что-то литургическое. Ты как бы попадаешь вовнутрь стиха, и живешь по законам ритма, а не мирка. В тебе гармонизируется вечное начало, и ты на несколько мгновений обретаешь бессмертие в бокале Каберне, кофе и сигарете. Сейчас ты на Олимпе, ты греческий бог.

Когда Эллада в нас…

ХIV

Одна знакомая рассказывала недавно несколько часов о несчастной любви.

То есть любовь была взаимной, страстной, но в силу целого ряда обстоятельств не могла увенчаться браком.

Оба действующих лица романа по сию пору понимают, что упустили главную удачу своей жизни – друг друга.

Но может быть, думало я, лучше сожалеть о главной неудаче свой жизни, чем превратить эту удачу в рутину каждодневного совместного существования.

Диалектика любви иррациональна. Трагическое оставляет в ней глубокий след, а быт превращает поэму в водевиль.

Впрочем, каждый волен пытаться выбрать себе жанр по душе.

Кому – Ла Скала, кому кафешантан.

В чем пафос этих записок. Ни в чем. Разматываю бобины мозга, с запечатленными на них словами и образами, Занятие такое же бесцельное, как и любое другое. Сейчас пойду на балкон, буду смотреть на море и читать про Блока. Смотреть на облака.