Борис Ванталов - Отрывки из Ничего

Бла-бла-бла.

ХV

Я оказалось сейчас в Москве, в квартире Азаровой на Остоженке. Ему здесь уютно. «Три ступеньки вниз», так называли разлив около Малой Садовой, на Невском возле Бабкиного (антикварного) магазина. Здесь три ступеньки ведут к моему логову и с видом на музей фотографии.

«Испанская деревня» в Алупке вспоминается как чудо. Голубой бассейн в форме кляксы из Миро незабываем. Особенно те вечерние часы, когда он подсвечен, а над ним солирует луна. Селеновая морская дорожка видна с террасы.

Айвазовский, изготовленный Алексеем, нахален до гениальности. Краски намешаны так хитро, что при малейшем изменении освещения картина меняется как хамелеон. Его же «Купальщицы», висящие над кухонным прилавком. Китайские иероглифы, вылезшие из «Букв моря». Его же проекции – разработки стихов Малевича. Архитектоны. Это скорее обиталище духа, а не грешной плоти.

На Остоженке нет этой дихотомии, здесь гармония компромисса в стилистике инь-ян. Оба начала уживаются здесь, пока есть электричество.

Тем, кто хочет метаморфоз, можно посоветовать простую процедуру: употреблять вместо я – ы. Эта буква загадочная.

Встав на место родного я, она высветит всю искусственность нашего эго. Что такое, например, «ы – думаю», «ы – люблю».

Поыкайте несколько дней, и ваше вы изменится, особенно, когда обнаружите в нем ы, не говоря уже о Ты.

Это ы долго ждало своего часа, и вот он пробил.

На заре туманной юности у меня была серия рисунков, в которых непременно фигурировала буква «Ы».

Ы все сказал. Хау.

Позавчера исполнилось шестьдесят. Как сказала переводчица Ду Фу, это первый день рожденья, который рекомендуют праздновать китайцы. До этого не стоит.

Может, оно и так. Но к этому времени почти все близкие люди уже там, приятели – далече. И необходимость празднований отпадает сама собой. Выполняешь ритуал, зовешь выживших. Праздник превращается в бюрократическое событие.

Ы не празднуют дней рождений, потому что их родина не здесь.

Они, вообще, волны, эти ы, им время не указчик. Главное, чтобы Дух веял. Самое страшное – штиль.

Всю жизнь, тем или иным способом, пишу портрет волны. Не сюжет, не засахаренный трупик схемы, а процесс.

В мире нет статики. Все движется, кроме Парменида и Фауста.

Просто скорость нашей динамики не позволяет нам различить динамику скал или вселенной.

В покое только точка сборки. Прежде, чем ее тронуть, подумай,

Не тронешься ли ты.

Одиночное плавание в себе – занятие не для всех.

Буль-буль.

Конечно, я допускает (ы понимаю), что процесс тоже может превратиться в сюжет (Кафка, например), став массовым явлением. Но пока он еще свеж, можно наслаждаться непредсказуемостью результата.

Я верю, схема будет!

Конечно, без нее не обойтись, но задача ы быть впереди схемы (или позади), там – в неопределенности.

Мистер Х, мистер Ы, улыбнитесь.

Все еще не могу привыкнуть к тому, что Лены нет.

Универсум поступил жестоко, забрав ее у нас.

Зачем она Ему понадобилась?!

Не поговорить.

Она держала планку.

Она…

Вчера хоронили Нину Павловну Снеткову, дожившую до 86. Испанистку, переводчицу, замечательную женщину без предрассудков. Я с ней дружил в последние годы ее жизни. Моей жене рассказывали, что на каком-то писательском банкете она вдруг предложила такой тост: «Выпьем за нас, фронтовых блядей!». Работала в госпитале во время войны.

Я приходил к ней на Гаврскую с двумя бутылками пива. Она его любила. Иногда с водкой. Из покоев выползал кот, подобранный на кладбище. Постоянно звонил телефон. Подруги, подруги, подруги.

Читал умеренно свои стихи и показывал рисунки. Нина Павловна рассказывала…

Какая жалость, что все это не запечатлено. Тот же феномен, что и у Эллы Липпы. Устное бытование литературы. Фольклор.

Мы лишаемся чего-то очень важного, когда такие люди уходят. Чувствуешь перед ними свою вину за то, что не записал, не сохранил. Но разве можно запечатлеть дао.

Даосвидания, Нина Павловна.

2.10.2010

Сегодня видел во сне Кудрякова. Он вышел на балкон и сел на заснеженный порог. Распускались облака, закрученные в «мою спираль». Небо становилось чистым.

Проснулся.

Решил погадать по Лене Шварц. И влип в «Летнее марокко», как муха в мед.

Читал и читал. Ее голос звучал во мне. Я вспоминал все, что она об этом говорила. Это, может быть, ее единственная страсть и породила барочную избыточность вкупе с почти протокольной передачей диалога.

Как это свежо. Просто чудо!

А горько-то как…

«И хлынула Земля, как ливень шумный…»

Второго октября открылась выставка (три скульптора, моя графика) в бывшей библиотеке Блока на Невском.

Странные люди спрашивали у меня, что означает узелок вместо причинного места. Они не могли понять, что узелок – это узелок. Я пишу про эти узелки уже лет тридцать.

«узелки смыслов фонетические/ жалко, что я не говорю по-человечески.»

Или «Запутанный узел сознанья/ распустит когда-нибудь Ткач».

И этот вопрос мне задает уже немолодая дама, художница. Какая…

Нет, лучше процитирую (по памяти) Вензеля: «У пивного ларька опять говорят о евреях/ Какая тоска!»

Люди не готовы к новому. Они на него не способны. Оно вспыхнет в них само, когда придет время. Те, в ком оно уже мерцает, – обречены на молчание своих каракулей.

Не глагольное время.

Самое трагичное для творящей твари – полное равнодушие реципиентов. Нет резонанса.

Найти резервы только в себе, стать самодостаточным. Такие доблести на Земле не валяются, их надо заимствовать у Неба. И еще не известно, захочет ли оно с вами делиться.

Но если поделиться, то можно позабыть о социуме.

Ты – никто, а эта неопределенность обществу не по зубам. Оно дает тебе возможность делать то, что ты хочешь, столько, сколько ты и Небо этого хочет.

Ы хохочет.

(Продолжение продолжений)

Поэт Александр Миронов умер 19 сентября этого года в хосписе на Фонтанке. Его отвезли в тот же морг, что Лену и Олега. Отпели в том же соборе, что и Лену, но захоронили урночку (вопреки тенденции) на Смоленском, а не на Волковском.

Я видел Сашу в последний раз на Лениной квартире, забирая оттуда завещанный мне телевизор (когда Лена обьявила мне об этом своем желании, я сказал, хорошо, возьму, если он будет показывать вас. Эх-х-х…)