Борис Ванталов - Отрывки из Ничего

Миронов тогда собирался переезжать (дом вздумали расселять, потом это отпало) на новую квартиру. Он был благообразен и полон планов. Думал, не вступить ли из-за этого в Союз писателей. Ничто не предвещало скорой катастрофы.

Еще задолго до публикации в 103-м номере «НЛО» Кирилл Козырев прочел мне стихотворение Саши о подаренном ему Леной Шварц календаре. Уже тогда оно произвело на меня сильнейшее впечатление. Что же сказать теперь, когда сюжет этих строк проступил окончательно.

Умирающий поэт дарит собрату по перу календарь, в котором оказывается обозначена дата смерти обоих. Разница – полгода. Миронов ясно понимает всю трагическую подоплеку подарка и пишет об этом, возможно, последнее стихотворение в своей жизни.

И теперь оно открывает раздел «In memoriam», посвященный Лене.

Эстафета смерти.

Наша литература обрела новую легенду. Оба поэта сотворили ее вместе, стоически зарифмовав судьбу.

Я же помню Сергея Танчика, друга Саши. Помню его брата Вадима Танчика, православного марксиста-математика. С братом Колей (А. Ником) бывал у Саши – Сережи на Васильевском. Слушали музыку. Коля крестился. Сережа женился. В его жену был влюблен Кудряков. Там стали рождаться дети. Потом они разошлись. Сережа убыл из Питера.

И чего только это «я» не помнит.

Молчу, молчу, молчу.

04. 10.2010

Вышла в «Петербургском театральном журнале» замечательная подростковая проза Лены Шварц.

Мало того, что мое минималистское предисловие купировали, так выкинули еще две строфы из трех из стихотворения «Ночь в театре», которые я приводил.

Почти привык к произволу неумных людей. Но каждый раз все равно вздрагиваешь от этой совдеповской привычки неуклюжего обрезания текста.

А кто-то еще сунул свою преамбулу после моей, оборвав ее на слове «мерзость».

Зачем?

Зачем? Впрочем, этот детский вопрос из песенки Ирмы Сохадзе (кто еще помнит это имя?) лучше забыть навсегда.

Целеполагание вредно.

Вот ювенильная проза Лены прекрасна. В ней, словно в процессе проявления фотографии, вдруг начинают проступать черты будущего большого поэта.

Творящееся творение. Именно процесс, о котором я писал выше. И так она прожила жизнь, все выше и выше, пока не забралась настолько высоко, что Творец забрал ее раньше времени.

Финал «Девочки…», по-моему, гениален. Или исчезающий я становлюсь сентиментален. Он у меня вызывает спазм. Глаза увлажняются. А ведь никогда никому эту вещь не показывала. Стеснялась?

Я помню свое удивление, когда она вдруг несколько раз упоминала, что в расположенном неподалеку от ее дома ресторане «Артист» будет выступать Юрский, сколько это стоит, и не пойти ли ей туда.

Я недоумевал.

И только теперь…

Вера глубже всего, что есть в человеке. Она древнее инстинкта, потому что уходит прямо в вечность. Она невыносима. Ужиться с ней невозможно. В чистом, беспримесном виде вера смертельна, поэтому ее разбавляют жизнью. Спиритус + жизнь = человек. Земля – коктейль. Человек – соломинка (Мандельштам). Через нас бытие пьет небытие. Мы – орг?н.

Труп труб.

9.10.2010

Я – нечто вроде материнской утробы. Выходить из нее не хочется. Но только выбравшись из интимности себя, можно снова родиться (умереть) еще при жизни. Ты вылупляется на глазах у твоего меркнущего я. Язык осознает всю свою беспомощность в описании новых процедур. Он пасует.

Я снова не может говорить. Ум покидает тонущее самосознание. Все становится ничтожно-нежным.

Снег разума.

У непонимания есть уровни. Нижайший – понимание. Это глубочайшее заблуждение ума, это гибель. Потом, если я сумеет вылезти из этой я-мы рационалистической парадигмы, оно открывает, что не все так, как кажется. Потом приходит табу на произнесение формулы «на самом деле». Потом наступает этап «все не так».

Тогда меняется ход времени.

Тик-так, тик-нетак, тик-так, тик-нетак.

Ты уже в не такте. Ты нетактичен. Та нетактилен. Ты неконтактен. Ты нетот.

Нетот.

Нетот видит свертывающийся мир. Важное становится неважным. Главное – неглавным. И т. д.

Становится всех жалко. Даже гениев.

Их особенно.

«На самом деле» ничего не меняется, меняешься сам. Там, внутри, крошится известка структур, в тебе начинает плескаться что-то.

Новое?

Поскольку мы в основном состоим из воды, то услышав ее плеск – возрадуйся. Ты возвращается к истокам. Волна тебя возвращается в море. Раз-творись. Два-творись. Три-творись.

И так без конца.

Творись. Волнись. Лейся-переливайся, дорогой товарищ.

10.10.2010

№366

Наше сознание застряло в промежутке. Мы ушли от животных, но не доросли до ангелов. Отсюда перекос в я. Человек не холоден и не горяч. Он – 36,6

Заключенный №366

Стихи – акустические приборы. Они – резонаторы миров. Когда вибрация рецепиента и стиха совпадают, у первого наблюдается эффект мурашек.

В одном поэте резонирует его деревня, в другом –urbi, в третьем – orbi, в Лене резонировала Вселенная. И теперь карта звездного неба, висевшая в гостиной, напротив которой я всегда сидел, когда бывал у нее, у меня в коридоре. Иногда я стою там и без всякой цели, разглядываю точки созвездий, читаю их названия. И мне почему-то мерещится, что в этом космическом конфетти…

Я это написал и только сейчас сообразил, что сегодня 11-ое число. Лена умерла ровно 7 месяцев тому назад.

Я сидел на работе. Ближе к вечеру мне позвонил Кирилл и сообщил о изменившемся характере дыхания.

Я это дыхание слышал 3 раза на дому: отец, мать, теща.

Дыхание Чейн-Стокса.

Дыхание Чейн-Стикса.

Потом Кирилл позвонил в половине двенадцатого и сказал, что Лена умерла.

И Кудряков умер 11-ого, только в ноябре.

«О, эти палочки», как писал Чапек.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ОБЛОЖКИ

Кудряков, по его рассказам, получал премию Андрея Белого вместе с Леной.

Едва ли они пересекались в дальнейшем.

И вот за несколько лет до смерти (года два) у Лены выходит, переведенная на английский язык книга стихов. Издатель присылает по интернету обложку. Он – жуткая.

Какая-то дама с коляской. Ни к селу, ни к городу. Полный бред.

Надо срочно предложить альтернативу. И тут Кирилл вспоминает о Кудряковской серии цветных снимков, где фигурка ангела постепенно погружается в трехлитровую банку с заплесневевшими солеными огурцами.

Я, когда увидел этого «запечатленного» ангела в рассоле, был потрясен. Тем более что этого ангела сам подарил Борису Александровичу.