Софья Островская - Дневник

Август, 13-го, суббота

В записной книжке за 1936 год сказано:

«Aimer un être de fiction! Quelle folie outrageante pour celui qui aime!» [461]. Думаю об этом на Островах, где хорошо и скучно.

А разве бывает так, чтобы люди любили подлинное, а не воображаемое? По-моему, нет. Все зависит от степеней творчества и от талантливости партнеров. Ведь за подлинную сущность можно любить лишь очень немногих людей. Все это знают – ну, а стараются подавать себя понаряднее, попышнее, подороже. А если заглянуть за кулисы… сколько все-таки мерзости в человеке!

Игра в невинные мистификации продолжается. Веря моей искренней улыбке и нежным глазам, меня обманывают и продают на каждом шагу. Мне весело, но я молчу. Подумать только – кто, кто обманывает меня, кто продает меня?

Я – прекрасный строитель карточных домиков.

Но все-таки я знаю это.

Август, 25, четверг

Очень тихий, очень ласковый и очень печальный день. Мысленно называю себя зрячей слепой. Усталость. Много молчания. Страх перед возможными словами: не мой страх.

Ну, посмотрим, что будет дальше.

Сентябрь, 10, суббота

Голубая комната. Gêne qui ressemble au trouble [462]. Знакомые вещи, которые вдруг кажутся чужими. Слова не те, которых ждали. Руки не те, которые должны были бы быть. Как говорят вещи! Как я умею их слышать. Amertume. Etonnement. Et – dégoût (pour la première fois) [463].

30 сентября, пятница

Летний сад с моей красивой ученицей. Желтые листья. Свежесть. Голубые дали.

День больших неназванных печалей.

Усталость, депрессия. Ах, все равно…

Господи, дай мне быть глупой! Дай мне дар безмятежной глупости и безмятежного счастья!

Мысли: всегда говорят – человек предал человека, человек предал бога. А что бывает, когда бог предаст человека?

Когда я в театре, я знаю, что я в театре, а не в жизни. А когда я в жизни, мне необходимо знать, что я не в театре.

Со вчерашнего дня (символический день пустоты!) начала писать по-французски заметки «О театре в жизни», об эллинских богах, о губной помаде и о всяких пустяках. Лилии, конечно, могут цвести и в Геркулануме – это поэтично. Но место ли им в борделе?

7 октября, пятница

Мистификация достигает пределов гениального абсурда. Молчу и смотрю.

Индийская мудрость: «Смертные могут смеяться при мысли о том, что можно переплыть через великий океан – и это мой разум понимает. Но сердце не хочет вместить – и оно все же стремится прикоснуться к луне».

Я тоже все понимаю.

14 октября 1938 года, среда

S.O.S.

Октябрь, 28-е, пятница

Очень трудные дни. Больна. Неладное с легкими. Эндокардит. Шампанское и кровохарканье.

Ноябрь, 1-е, вторник

Читаю Энциклопедию. Книга очень большая. Интересно: как люди начинают сходить с ума?

Ноябрь, 6-е, воскресенье

В прошлом году в этот день мне показалось, что я ростовщик, что жизнь, ограбив меня дочиста в свое время, возвращает мне нынче долг с громадными процентами.

В этом году я думаю другое.

Всему свое время: наивности – тоже.

А есть ли пределы человеческой подлости?

Как много разрушено башен!

Сегодня в 6 часов 20 минут телефонный разговор с Р. (после долгого-долгого молчания). В сердце боль, руки дрожат. Голос ломается, и в голосе, и в глазах слезы. Это чувствуют. Знаю теперь: это был единственный человек, который меня ни разу не обманул и не предал.

Страшно жить.

Ноябрь, 15-е, вторник

Можно мне у Вас посидеть – поговорить о книгах, о персидских мистиках, о том, что было при мне, о том, что было без меня? Можно мне Вас поблагодарить – просто за то, что Вы существуете, за то, что с Вами и у Вас я всегда была светлой, высокой и чистой?

Ночью: ветер, вздутые холодные воды Фонтанки, тучи, пустые площади, пустые дома.

21 ноября, Lundi

Какие страшные теперь понедельники! Очень ясное ощущение: ni rédemption, mais châtiment [464]. За все нужно платить.

Оказывается, мне есть чем платить.

5 декабря, понедельник, ночь

День такой злобы и такой ненависти, которые могут быть названы олимпийскими. Пафос гнева дает неожиданные эмоции удесятеренных сил.

Только ненависть ведет к победам.

10 декабря, суббота

Почти животный, почти биологический ужас перед грядущим и признание своего собственного бессилия перед этим ужасом. Все силы сконцентрированы в одной точке: сохранение относительного равновесия.

Чувствую себя канатным плясуном, идущим над бездной. Причем с одного края канат подрезан.

Вечером был темный город, темные здания, предзимний холодок. На остановке ждала долго трамвая, мерзла, щурилась, слушала в себе почти осязаемый, почти ощутимый физический рост гнева, издевки, ненависти.

Часы у рынка показали: 9.15. Решила: поздно. Никуда не поехала, прошлась по темным улицам, снова слушая в себе рокоты бунта и радуясь им.

Потом работала, читала чужие письма и была в веселом настроении. Чужие письма говорят о чужой жизни. А какое мне, собственно говоря, до нее дело? В особенности, если эта жизнь ниже моей. Как люди боятся правды! Какие только маски они не надевают, чтобы скрыть эту правду (даже от самих себя!). И как смешно смотреть на все это – и видеть, видеть…

Я никогда не вела таких интересных психоаналитических разговоров, как за эти два последних месяца. И никогда еще – в столь короткий промежуток – мне не приходилось делать таких потрясающих открытий.

Все – как дым.

11 декабря, dimanche

Холодно. Вечером недолго была на улице. Потом слушала пение. Смотрела на толпу. Стало еще холоднее, еще беспризорнее.

Потом – работа. Астрономия ведь тоже какое-то дело.

12 декабря, понедельник

Поздно встали. День тусклый. Накануне – очень веселый вечер до 2 часов ночи, когда я даю в лицах (в жутком и смехотворном гротеске) серию моих поклонников.

Весь день – работа. Прекрасно работается, четко и удачно. Вечером Киса.

13 декабря

Работа. Неудачная поездка к портному. Опять работа. Чудесные петербургские гравюры: сумеречные часы после полудня, черная вода, снег на крышах, туман, слякоть, редкие огни в домах. Декабрь.

Холод. Жесткость. Злоба. Усмешка. Презрение.

Острые боли в лопатках – до задыхания, до крика. Но силы и уверенности во мне столько, что излишки я готова продавать!

Вечером – новая поездка к портному. Город летит за стеклами такси. Беличья шубка пахнет Манон [465]. Думаю о литературном сравнении («Les yeux de fourrure!» [466]), о разных сравнениях, о чужих жизнях, о том, что в Москве – тоже вечер, что в Москве я давно не была, что хотела бы туда поехать, что хотела бы видеть Николая, о чем-то спросить, о чем-то узнать… И еще думаю о многом и о разном, смотрю на тусклые и мертвые здания церквей, в которых больше никто и никогда молиться не будет, – и вдруг отождествляю себя с таким же тусклым и мертвым зданием: я – тоже церковь, оскверненная и пустая. В ней может быть кино, музей, театр, дансинг. Но в ней никогда больше не будет богослужения.