Ирина Чайковская - Три женщины, три судьбы

Тургенев с ответом не замедлил, по поводу Некрасова, с которым уже много лет отношений не поддерживает, написал так: «Ты называешь его УДАЧНИКОМ; быть может. Не желал бы я только быть в коже этого удачника» [216] Там же, стр. 463. .

Тяжело судить чужую жизнь и тяжело подводить итоги чужой жизни. Ведь и о своей часто судишь несправедливо, поспешно, под влиянием дурных мыслей.

В такой «нехороший» час Тургенев выписывает для Полонского несколько строк из своего дневника: «…Полночь. Сижу я опять за своим столом; внизу бедная моя приятельница что-то поет своим совершенно разбитым голосом, а у меня на душе темнее темной ночи…». В продолжении письма И. С. пишет:

«Ты забываешь, что мне 59-ый, а ей 56-й год, не только она не может петь — но при открытии того театра, который ты так красиво описываешь, ей, той певице, которая некогда создала Фидес в «Пророке», даже места не прислали: к чему?

Ведь от нее уже давно ждать нечего… А ты говориишь о «лучах славы», о «чарах пения»… Душа моя, мы оба — два черепка давно разбитого сосуда…

Ты можешь теперь понять, как на меня подействовали твои стихи. (Прошу тебя, однако, истребить это письмо)» [217] И. С. Тургенев. Переписка, т. 2, стр. 483. .

Удивительно, но в этом письме, написанном в упадке духа, мне почудились отголоски счастья. Письмо явно навеяно обидой — не за себя, за подругу, великую певицу, которую новые поколения не знают, не слышали, не зовут на свои празднества. Всей своей жизнью и прошедшей через нее любовью Тургенев заслужил право сказать о себе и о ней: «…мы оба — два черепка давно разбитого сосуда». И пусть эта мысль черна — она навеяна полночной тьмой, — главное же в этой фразе — объединение себя и любимой в одно целое, «мы оба». И просьба об уничтожении письма — тоже из страха за подругу, не дай бог, люди узнают об ее унижении…

Темные тоскливые мысли — кого ночью они не посещают?

Другое дело, когда, работая над повестью и размышляя над своей судьбой, вкладываешь в уста близкого тебе персонажа слова: «Я счастлив… счастлив». А именно их произносит Аратов, герой предсмертного тургеневского произведения «Клара Милич».

Историю взаимоотношений Некрасова и Панаевой воссоздать неимоверно трудно. И одна из причин — та, что у нас нет их переписки. А письма были и, наверное, в немалом числе. Но, судя по стихам Некрасова, Панаева начала жечь письма задолго до окончательного разрыва с поэтом.

Они горят!.. Их не напишешь вновь,

Хоть написать, смеясь ты обещала…

Уж не горит ли с ними и любовь,

Которая их сердцу диктовала?

(«Горящие письма», 1855 или 1856, 9 февраля 1877)

Чьи письма сжигает Панаева — свои или Некрасова? По-видимому, свои. Это подтверждается еще раз в следующей строфе, где есть строчки:

Но та рука со злобой их сожгла,

Которая с любовью их писала.

Скорее всего, на Панаеву нашел тогда «такой стих», что она потребовала от Некрасова вернуть ее письма и при нем начала их уничтожать.

Как поразила поэта эта «акция» говорит хотя бы то, что за год до смерти он вновь вернулся к этим стихам, внеся в них исправления. Дата этого возвращения точно зафиксирована — 9 февраля 1877 года, в то время как обычная ситуация для стихов Некрасова — это отсутствие дат или даты сознательно затемненные…

«Горящие письма» завершаются восклицаньем: Безумный шаг! Быть может, роковой…

Действительно, за Панаевой числится этот безумный шаг: она сожгла не только свои письма к поэту, но и письма Н. А. к ней (сама и с помощью дочери, писательницы Евдокии Нагродской) [218] Переписка Некрасова в 2 т., М., Худ. лит., 1987, т. 1, стр. 336. .

Так ли уж хотел Некрасов сохранить эти письма?

В стихотворении 1852 года «О письма женщины нам милой!» читаем:

О письма женщины нам милой!

От вас восторгам нет числа,

Но в будущем душе унылой

Готовите вы больше зла.

В стихотворении предвидится миг, «когда погаснет пламя страсти», в этом случае предполагаются два пути. Первый — «Отдайте ей ее посланья» и второй: «Иль не читайте их потом». Чтение любовных писем может разбудить мучительную тоску или «ревнивую злобу». По-видимому, послания все же были отданы Панаевой «на расправу». Однако, сам поэт тоже имел некоторое внутреннее побуждение с ними расправиться, хотя от последнего шага удерживался.

Подчас на них гляжу я строго,

Но бросить в печку не могу.

Завершается стихотворение трехстишием, которое через четыре года почти дословно повторится в «Прощанье»:

Но и теперь они мне милы —

Поблекшие цветы с могилы

Погибшей юности моей

Мне эти письма будут милы

И святы, как цветы с могилы, —

С могилы сердца моего.

(«О письма женщины

(«Прощанье», 1856)

нам милой», 1852)

Письма еще не сожжены, не горят у него на глазах. Они еще бережно складываются в портфель и хранятся там. Он еще может позволить себе отнестись к ним как к реликту прошлого, уже слегка поблекшему.

О письмах говорится также в двух более ранних стихотворениях (1850 года). Оба написаны в период отсутствия Авдотьи Яковлевны в Петербурге, она, в одиночестве, отбыла на лечение за границу. [219] Стремительный отъезд Панаевой и разлад их отношений с Некрасовым, скорей всего был связан с потерей ребенка, о чем см. ниже.

Некрасов воспринял отъезд Панаевой как некую рубежную веху в их отношениях. В стихотворении «Да, наша жизнь текла мятежно…» последовательно рассматривается вся история их отношений с А. Я. вплоть до наступившей разлуки. С начала любви прошло едва ли больше четырех лет [220] Некрасов долго и безнадежно любил А. Я., пока наконец ВІ846 или 1847 году (Корней Чуковский считает, что в 1848), она не «сдалась» и они не зажили вместе. Иван Иванович Панаев устранился от роли мужа Авдотьи Яковлевны фактически сразу после брака. , но чувство развивалось так бурно и интенсивно для обоих, что расставание (пока временное, но кто знает?) оказалось «неизбежным».

Да, наша жизнь текла мятежно, Полна тревог, полна утрат, Расстаться было неизбежно — И за тебя теперь я рад!

(«Да, наша жизнь текла мятежно», апрель-сентябрь 1850)

Обращаю внимание на слово «утраты». По предположению Я. 3. Черняка и К. И. Чуковского, как раз в это время, в 1849–1850 году, умер новорожденный сын Панаевой и Некрасова [221] В книге Я. 3. Черняка говорится о болезни и неудачных родах Панаевой в конце 1849–1850 г (Спор об огаревских деньгах, М., Захаров, 2004, стр. 169). О «смерти сына» Панаевой и Некрасова в 1849 году говорит и Чуковский (В кн. Авдотья Панаева. Воспоминания, М… Захаров, 2002, стр. 433). Сама Панаева в «Воспоминаниях» пишет, что в 1850 году доктора послали ее на морские ванны, так как она «зимой была опасно больна» (стр. 66–67). Комментаторы обычно говорят о двух умерших в раннем возрасте детях А. Я. и Н. А. (см. Переписка Некрасова в 2 т., т. 1, стр. 336.). Но, похоже, их было трое. Еще одного сына, прожившего 4 месяца, они потеряли в апреле 1855 года. . Известно также, что в 1847-48 году они потеряли первого ребенка (чему посвящено некрасовское стихотворение «Поражена потерей невозвратной…» (1847–1848?). Так что утраты были, и утраты тяжелые, совместно переживаемые…