Камсар Григорьян - Туманян

Интерес к русской поэзии возник у Туманяна рано. В одном из писем он подробно рассказал, какое важное место занимала русская литература в его сознании еще в годы юности, и перечислил многие любимые произведения. Школьником Туманян знал поэмы и стихотворения Пушкина: «Полтава», «Цыганы», «Песнь о вещем Олеге», «Утопленник», «Зимний вечер», а также «Песню про купца Калашникова» Лермонтова и его стихотворения «Ангел», «Ветка Палестины», «Спор», «Пророк», «Тучки небесные. «Выхожу один я на дорогу…», «И скучно, и грустно…»

В числе трех любимых книг девятнадцатилетнего юноши Туманяна был, наряду с «Илиадой» и «Одиссеей» и романом Абовяна «Раны Армении», томик сочинений Лермонтова. В 1894 года Туманян перевел стихотворение Некрасова «Внимая ужасам войны…», а летом 1895 года он взялся с большим воодушевлением за перевод поэмы Лермонтова «Мцыри». Поэма в переводе Туманяна была издана в 1896 году в Тифлисе отдельной книжкой.

В конце 90-х годов интерес к русской литературе у Туманяна еще более усилился, чему несомненно способствовал пушкинский юбилей. В 1899 году на Кавказе Литературная общественность широко отмечала столетие со дня рождения Пушкина 36.

В юбилейном году в армянских переводах отдельной книжкой были изданы избранные стихотворения русского поэта.

В эти годы Туманян вновь возвращается к чтению Пушкина, изучает и творчески осваивает наследие великого русского Поэта. В 1899 году Туманян перевел стихотворения «Утопленник» и «Песнь о вещем Олеге», в 1909 году появился перевод одного из наиболее любимых Туманяном стихотворений Пушкина — «Зимний вечер».

Дорога в Абастуман. С фотогр. 1890-х г.

В окрестностях Абастумана. С фотогр. 1893 г.

Переводы Туманяна свидетельствуют о его строгом отношении к самой задаче поэтического воспроизведения. «Перевод подобен розе под стеклом, — пишет Туманян. — Почти невозможно, чтобы переводчик дал благоухание, непосредственное обаяние подлинника. Однако всегда требуется, чтобы он оставался верен мысли подлинника и был понятен читателю. Это требование особенно усиливается, когда переводится такое произведение, каждое слово и предложение которого имеет свое твердое место и значение».

Сознавая всю сложность творческой задачи переводчика, Туманян в своей работе придерживался этих принципов. Он стремился переводить, не изменяя мысли подлинника, добиваясь такого совершенства, при котором перевод обладал бы благозвучием оригинала. В этом отношении переводы Туманяна из русской поэзии близки по своему общему характеру к стихотворениям Лермонтова: «Горные вершины спят во тьме ночной…» (из Гете) или «На севере диком растет одиноко…» (из Гейне). В подобных случаях переводчик выступает прежде всего как поэт. Его волнует сама сложная творческая задача перевода стихотворения, в котором он нашел нечто очень близкое, вполне соответствующее своему поэтическому настроению и, проникаясь духом подлинника, воссоздает его на другом языке. Армянский текст «Зимнего вечера» Пушкина у Туманяна является шедевром именно такого типа поэтического перевода.

Туманяну удивительным образом удалось найти в родной речи такие слова, которые верно передают не только образную систему подлинника, но и легкость, изящество, мудрую простоту и музыкальность русского образца.

В этой связи нужно особо отметить также перевод стихотворения Кольцова «Раздумье селянина». Туманян в переводе стихотворения Кольцова нашел возможным строку «Сяду я за стол да подумаю» заменить другой: «Сяду у стены да подумаю», потому что обычное место размышлений и тяжелых дум бедного армянского селянина не у стола, а у стены своей землянки.

Такую замену Туманян допустил не только потому, что' хотел свой перевод сделать понятным и близким широкому армянскому читателю, но и потому, что он не придерживался принципа внешне формальной точности. Он не ставил перед собою задачу передать русское стихотворение слово в слово, рабски подчиняясь оригиналу. Туманян заботился лишь о том, чтобы в переводе мысль стихотворения Кольцова была передана с максимальной ясностью и точностью.

Туманян полюбил русских поэтов не меньше, чем своих предшественников в армянской поэзии. Более того, он искренне признавался, что в известном смысле Пушкин и Лермонтов оказались ему значительно ближе. «Я нашел, что русские поэты, — писал Туманян в 1902 году, — главным образом Пушкин и Лермонтов, всегда казались мне более родными и близкими».

Туманян был бесконечно влюблен в природу родного края, которой он был обязан лучшими минутами своего существования. По собственному признанию «любовь к горам и тоска по жизни в горах» всегда жили в его душе. В поэзии Пушкина и Лермонтова он нашел неповторимые пейзажи Кавказа. Он с восторгом цитировал замечательные строки Лермонтова:

Г. Р. Державин и В. А. Жуковский, которым не пришлось побывать на Кавказе, лишь силою поэтического воображения впервые в русской поэзии создали величественные романтические картины кавказской природы. Вслед за ними обратились к Кавказу Пушкин и Лермонтов, в поэтическом сознании которых далекая горная страна стала «родиной вольности простой».

Для них Кавказ уже не был отвлеченным географическим понятием. Жизненная судьба бросила их в далекий горный край, и перед их взором открылись великолепные картины «природы дикой и угрюмой».

«С легкой руки Пушкина, — писал Белинский, — Кавказ сделался для русских заветной страною не только широкой, раздольной воли, но и неисчерпаемой поэзии, страною кипучей жизни и смелых мечтаний».

Страна гор еще в большей степени очаровала Лермонтова. Кавказ стал, как говорит Белинский, «колыбелью его поэзии так же, как он был колыбелью поэзии Пушкина, и после Пушкина никто так поэтически не отблагодарил Кавказ за дивные впечатления его девственно-величавой природы». Лермонтов рассказывал в письме к С. А. Раевскому, как он «лазил на снеговую гору, на самый верх, откуда видна половина Грузии как на блюдечке. И право, — писал Лермонтов, — я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух — бальзам, хандра к чорту, сердце бьется, грудь высоко дышит — ничего не надо в эту минуту; так сидел бы, да смотрел целую жизнь.».