Александр Стесин - Вернись и возьми

Поломка джипа заставила нас несколько изменить маршрут, но, как известно, все пути ведут в Тимбукту, в том числе и водные. В портовом городе Сегу мы наняли полубаркас, дабы пуститься в плаванье по реке Нигер, знаменитой своими смертоносными микроорганизмами. Говорят, стоит белому человеку окунуть руку в мутно-зеленую воду Нигера, как с руки немедленно начинает сходить кожа, точно от серной кислоты. На коренных жителей это проклятие не распространяется, как явствует из обыденной картины портовой жизни: голые люди вперемешку с грузовыми машинами и домашним скотом день-деньской купаются в великой реке. Тут же, на берегу, располагается городской рынок, зрелище не для слабонервных. На рынке пахнет навозом, помоями, тухлой рыбой. Полчища мух облепляют разлагающиеся трупы животных. Толпы калек и торговцев облепляют меня, диковинного тубаба. На земле разложен товар: громадные соляные слитки, сушеные листья баобаба, ослепляющая цветовая гамма зловонных специй. За продуктовой секцией — изделия из керамики, калебасы, одеяла и накидки. Выделка шкур, гончарное производство, кузнечный цех. Тощие подмастерья лет десяти-одиннадцати орудуют тяжелыми молотами, сооружая баркасы.

Ближе к вечеру наша лодка была готова, и мы поплыли на север, периодически причаливая к берегу, где виднелись глинобитные деревни, населенные племенами бозо и фульбе. Солнце не садилось, а буквально растворялось в жарком бесцветном небе над целлофановыми пакетами, которые свисали с веток баобаба наподобие елочных игрушек. Баобаб — царь Сахеля. Из его листьев готовят слизистый соус, из плодов — вязкий напиток молочного цвета, основной источник витамина С, а из коры вьют веревки. Попросту говоря, кроме баобаба, здесь ничего не растет.

Всюду пространство. Люди в балахонах и широкополых соломенных шляпах, бредущие по линии берега-горизонта, издали машут проплывающему баркасу. Деревенские женщины в нарядных платьях толкут зерно на фоне пыльного запустения. Дети выбегают навстречу пришельцу, доверчиво и бесцеремонно берут за руку и, установив контакт, возвращаются к своим занятиям. Бозо — рыбаки, а фульбе — скотоводы, но бытовых различий между поселениями тех и других невооруженным глазом не разглядеть.

Надо сказать, что если рыболовный промысел на берегах Нигера вполне естественен, то такой род деятельности, как скотоводство, кажется абсурдом, ибо из подножного корма здесь имеется только песок. Когда же, проплывая мимо какой-нибудь деревни, ты наводишь бинокль на стадо коров, спустившееся к водопою, удивление перерастает в ужас: перед тобой живые скелеты, олицетворение голода. Вот одна из коров в изнеможении опускается на песок, и ее немедленно окружает толпа улюлюкающих детей. Ты поражаешься детской жестокости, тому, с какой радостью они сбегаются посмотреть на смерть животного. Но ты ошибаешься: корова вовсе не собиралась умирать. Через несколько минут толпа расступится, и ты поймешь, что стал свидетелем невероятного: у существа, находящегося на грани издыхания, родился теленок. Чу́дны дела Твои, Господи. Наблюдающий за жизнью парнокопытных в Мали может увидеть немало чудес. Например, то, как молодой бычок поднимается на задние лапы, чуть ли не залезает на дерево, чтобы пощипать полуувядшие листья. И все-таки главная загадка — почему вообще фульбе упорно продолжают заниматься скотоводством. Ни о мясе, ни о молоке там не может быть и речи.

— Для чего они держат этих коров?

— Священное животное. Оно напоминает им о плодородии тех земель, откуда они пришли.

— А откуда они пришли?

— Этого никто не знает. Мы даже не знаем их настоящего имени. В разных местах они называют себя по-разному: фульбе, фулани, пёль. Но они говорят, что когда-то у них было свое царство, которым правил человек по имени Усман. А где и когда это было, не помнят. У нас говорят, что память фульбе — это теленок, сосущий вымя мертвой матки.

В каждой деревне над круглыми жилищами из кирпича-сырца возвышался фасад песочной мечети, кое-где облицованной сланцем. Конические башенки и минареты, пронизанные торчащими наружу балками перекрытий. Чем ближе знакомишься с архитектурой суданских мечетей, тем труднее понять, как это сделано, как вообще могло возникнуть. И в самом деле, откуда взялись эти колонны, пилястры и арки, продольные и поперечные нефы, невероятные замки из песка? Ведь во всех остальных проявлениях рукотворный мир обитателей внутренней дельты Нигера до предела минималистичен — и, кажется, не может быть другим, учитывая условия, в которых развивалась их цивилизация. Интерьер традиционного жилища отсылает к пещерному быту далеких предков; максимум комфорта — это подстилка из ткани боголан на земляном полу. С другой стороны, может быть, это и естественно: чем сложнее здание веры, тем проще быт. В подтверждение моих домыслов на окраине одного из поселков нам неожиданно предстала современная пятиэтажка, непонятно кем и когда построенная. Как и следовало ожидать, дом пустовал: ни рыболовы-бозо, ни скотоводы-фульбе даже не посмотрели в сторону современности, предпочитая свое незамысловатое зодчество.

Недавно, уже в Нью-Йорке, я вспомнил ту пустующую пятиэтажку на берегу Нигера, когда попал в квартиру соседа по лестничной клетке. Сосед, выходец из Гвинеи (не путать с Экваториальной Гвинеей и Гвинеей-Бисау), — не рыболов и не скотовод, а преуспевающий нейрохирург, смолоду живущий в Соединенных Штатах. Тем не менее, пройдя в гостиную, я увидел все тот же пещерный быт: несколько подстилок на полу и полное отсутствие мебели. Единственным предметом интерьера был антикварный стул, видимо, оставшийся от предыдущих жильцов. За стулом я и пришел, поскольку ожидал в тот вечер гостей и, как всегда, в последнюю минуту обнаружил нехватку сидячих мест. «Бери, конечно», — пробормотал мой сосед и стал растерянно водить глазами в поисках означенного стула, чье одинокое присутствие нельзя было не заметить. Доморощенный собиратель народных мудростей, я вспомнил изречение, которое не раз слышал от ганцев: «если у человека отнять все, к чему привыкли его глаза, он перестанет видеть». Хотя тут было скорее наоборот.

Пока неутомимый Бала возился с автомобилем, перевязывая разлетевшуюся ось баобабовым тросом, мы слонялись по поселку Бамбара, единственному населенному пункту в радиусе ста километров от Тимбукту. Саманные жилища сбились здесь в небольшие группы; каждая группа стояла тесным кругом, как будто собираясь потолковать о чем-то не касающемся посторонних. К одной из сгрудившихся хижин была прикреплена дощечка с надписью «Отель». Быстро смерив нас оценивающим взглядом, хозяин хижины залучился гостеприимством: «Вам повезло, мсье, в нашем отеле имеется свободный номер». Номер оказался земляным гротом, в глубине которого покоилась присыпанная песком циновка, а рядом — холодильник, установленный, видимо, в качестве декорации: об электричестве в поселке и не слыхали. Над входом было выцарапано «Комната № 1».