Моисей Губельман - Лазо

Собравшиеся устроили Лазо бурную овацию. Они дали торжественную клятву Коммунистической партии бороться до конца за воссоединение Дальнего Востока с Советской Россией. Над площадью снова гремело «ура».

Лазо спустился с трибуны… Нет, он не успел спуститься. Его' на ступеньках подхватили десятки рук, снесли на землю и принялись качать, высоко подбрасывая под ликующие возгласы многотысячной толпы.

Народ долго не хотел расходиться. Рабочие, партизаны и солдаты во главе с Лазо торжественно двинулись с вокзала по Алеутской, затем по Светланской улицам. Тысячи рабочих семей вышли встречать революционеров, вынесших на своих плечах огромную тяжесть борьбы с интервентами и белогвардейцами.

Навстречу демонстрантам двигались прибывающие новые колонны партизан. Их обветренные и загорелые, обросшие бородами лица казались суровыми, но глаза сверкали радостным огнем. Герои были одеты по-таежному. Один шел в вывернутом шерстью наружу черном полушубке, весь увешанный патронташами и гранатами. Другой — в козьей дохе, с винтовкой на спине и самодельной бомбой; у пояса болтались закопченные котелки. Партизаны шли под несмолкаемый гул приветствий всего населения.

Колонны встретились, остановились. С обеих сторон раздалось могучее «ура». Колонны слились. Мощные звуки «Интернационала» прокатились по улицам города: «Это есть наш последний и решительный бой…»

В этот день правительство земской управы обнародовало обращение к населению. Принимая временно власть, правительство обязывалось освободить политических заключенных, ликвидировать остатки колчаковщины и восстановить политические и гражданские свободы. Кроме того, в обращении указывалось, что будет установлен общественный контроль над торговлей и промышленностью, организовано снабжение продовольствием, восстановлены земельные комитеты и приняты все меры к ликвидации интервенции.

Несмотря на то, что Владивосток был центром интервенции и там находились штаб японского командующего генерала Оой, штабы интервентов США, Англии и Франдии, охраняемые многочисленными войсками и крейсерами, город был занят революционными войсками раньше других крупных городов Дальнего Востока.

Занятие Владивостока Коммунистическая партия расценивала как историческую победу.

Через несколько дней было получено сообщение о том, что в результате решительных боев с белогвардейцами и интервентами амурские партизаны заняли Благовещенск. Тесня врагов, партизаны 4 февраля окружили город. Атаман Кузнецов обратился к казакам за помощью, но получил от них решительный отказ в поддержке. Тогда он передал власть образовавшемуся Временному совету самоуправления и профессиональных рабочих организаций, а сам вместе с жалкими остатками разгромленной банды бежал на китайскую территорию.

6 февраля по требованию народа Временный совет прекратил свое существование, и в городе была установлена советская власть.

Дорого обошлась дальневосточным большевикам борьба с белогвардейцами и интервентами. Много коммунистов погибло в этой борьбе. Но все же владивостокская партийная организация оставалась, как и прежде, крупнейшей на Дальнем Востоке и играла ведущую роль во всей жизни края. Восемьдесят ячеек, объединившие около шестисот коммунистов, были по тем временам большой силой.

Никогда не изгладится из памяти торжественный день в начале февраля 1920 года, когда после победы восстания в Народном доме Владивостока было созвано легальное общегородское партийное собрание. Вышедшие из глубокого подполья товарищи по борьбе пришли сюда для того, чтобы решить, как дальше жить и работать в Приморье. Сколько трогательных встреч было в тот незабываемый, волнующий день! Впервые за полтора года можно было без оглядки, громко назвать друг друга по имени, пожать руку, вспомнить о пройденном пути, полном тяжелых испытаний, лишений и тревог.

— Жив?

— Как видишь!

И, словно желая проверить, правда ли это, обнимаются, сжимая друг друга в объятиях, и, звонко, озорно хлопая друг друга по плечу, смеются:

— Хорошо! А Павел как?

— Павел, понимаешь, у меня на глазах в схватке убит… наповал.

И смех умолкает…

На собрании коммунисты обсудили доклад о текущем моменте, определили время созыва краевой партийной конференции, посоветовались, как лучше развернуть агитационную и пропагандистскую работу среди населения и в профессиональных союзах. Было принято также решение реорганизовать объединенный Военно-революционный штаб в военный совет. И когда речь зашла об его руководителе, все единодушно назвали Сергея Лазо. Кому, как не ему, признанному и талантливому вожаку революционных вооруженных Сил Забайкалья и Приморья, доверить этот высокий и ответственный пост? Членами военного совета собрание утвердило Всеволода Сибирцева, стойкого большевика, бежавшего из концентрационного лагеря и работавшего в подполье, и Алексея Луцкого, одного из образованнейших офицеров царской армии, который, будучи в Харбине, разоблачал контрреволюционную деятельность генерала Хорвата. Приехав в Приморье, Алексей Луцкий стал коммунистом.

Дазо прежде всего выехал из Владивостока навестить своих боевых товарищей, с которыми было связано много воспоминаний о партизанской борьбе на Сучане, и возвратился полный новых впечатлений.

— С такими людьми мы можем совершать чудеса, — восторженно отзывался Лазо о партизанах. — Человек только что от сохи, не подготовлен, а всем своим нутром понял, что наше дело правое, и настолько в это дело верит, что никакие силы не могут его сломить.

В беседах с друзьями он называл много славных имен командиров отрядов и бойцов, которые до конца будут бороться за дело революции.

Вскоре по заданию Дальневосточного обкома партии Лазо вместе с военным комиссаром временного Военно-революционного комитета партизанских отрядов Приморской области выехал на проверку и инструктаж партийных организаций и воинских частей, расположенных по линии железной дороги от Владивостока до Хабаровска.

Ехали в отдельном вагоне с надежной охраной из партизан. Впервые за много времени можно было чувствовать себя сравнительно спокойно, смотреть в окно, не прячась от шпиков.

Лазо долго не мог освоиться с тем, что он едет совершенно открыто под собственным именем. Нет надобности прибегать к маскировке, изменять свою внешность, можно оставаться самим собой в гимнастерке и шинели. На станционных платформах не видено было ни усатых жандармов, ни золотопогонных белогвардейских контрразведчиков, прощупывавших каждого встречного. Казалось, всю эту нечисть смыло хорошим весенним дождем. Но все же острые, воровские глаза агентов и шпионов шныряли по лицам, обшаривали фигуры пассажиров, высматривали, выслеживали.