Нина Владыкина-Бачинская - Собинов

Леня рано пристрастился к чтению. Интересных детских книжек в доме почти не было. Нравоучительные рассказики о примерных детях обеспеченных родителей, о том, как они любили помогать бедным и снисходили до дружбы с крестьянскими ребятами, ему мало нравились. Отчасти из подражания отцу, ничего, кроме газет, не читавшего, Леня пристрастился к газетам.

С узких газетных столбцов узнал он и о покушении на царя членов организации «Народная воля», которое произвело на него сильное впечатление. Спустя много лет, будучи уже знаменитым, Собинов даже писал в автобиографии, что он родился почти посредине двадцатилетия, между знаменательными датами русской истории — «крестьянской реформы» 1861 года и народовольческого акта 1 марта 1881 года.

«Позднейшая реакция, охватившая Россию в годы безвременья Александра III, уже не могла повлиять решающе на мою душу, — продолжает Собинов. — Все мои симпатии были за народовольцами, что я, конечно, по-детски осторожно таил в своей душе. Имена Желябова, Перовской, Кибальчича были для меня именами героев, симпатии к которым нужно было скрывать от всех…»

Романтика подвига, ореол славы народных мстителей, страдающих за правое дело, привлекали сердце мальчика, от природы крайне впечатлительного, остро отзывающегося на всякую несправедливость. Когда, уже будучи гимназистом, Собинов стал бывать в доме одного товарища и познакомился с квартировавшими там студентами Демидовского юридического лицея, он узнал от них много такого, чего не печатали в газетах. Студенты рассказывали подробности о подготовке взрывов, об «охоте» народовольцев за царем, о том, какова судьба несчастных, сосланных в самые глухие уголки Сибири. Все эти разговоры еще более укрепляли в мальчике чувство протеста, противления насилию. В мечтах он видел себя в рядах борющихся за народ, за правду. Так постепенно формировался гражданский облик подростка, определялись его взгляды. Вспоминая молодость, Леонид Витальевич говорил, что душа его всегда стремилась «к общественности, к справедливости и защите обиженного». И то, что, думая о высшем образовании, он решил стать юристом, не было случайностью. Профессия адвоката представлялась ему тогда наиболее соответствующей идеалам служения народу и справедливости.

В гимназии Леонид был одним из лучших учеников. Он рос на редкость любознательным. Выполнять домашние задания не было для него скучной обязанностью. Напротив, Леня делал их всегда с удовольствием, штудируя не только учебники, но и дополнительную литературу.

Мальчик учился ровно по всем предметам. Но особенно увлекался историей и литературой. К языкам он имел блестящие способности. Трудности латинского и греческого для Собинова-гимназиста, казалось, не существовали.

Однажды директор гимназии, преподававший в их классе латынь, раздавая работы с классными тетрадями, объявил Собинову, что ему поставлена единица.

— Не может быть, — вставая с места, спокойно заявил Собинов.

По классу пронеслась волна перешептываний, ученики насторожились и замерли. Директор слегка опешил, а потом рассердился:

— Как так «не может быть»? Что за фразу вы написали! Правило гласит иное.

— Эта фраза написана на основании исключения из правила, которое…

И гимназист бойко процитировал параграф грамматики, трактующий о редком исключении, которое сам директор давно уже позабыл.

— Да, да… вы совершенно правы, — вынужден был признать он и переправил единицу на четверку.

В гимназии Леня Собинов приобрел много друзей. Он охотно помогал отстающим, объясняя уроки удивительно просто и ясно. Несколько робкий начале, мальчик быстро освоился с гимназическим режимом и стал одним из признанных коноводов во всех играх и проказах.

Всему, что доводилось делать, Леня отдавался целиком. А увлекался он многим: и занятиями, и книгами, и купаньем, и коньками, и шалостями. Но уже с малых лет была у него одна страсть, не имеющая себе соперниц. Это было пение.

В семье Собиновых все были от природы щедро наделены голосами. Дед, Василий Григорьевич, славился приятным голосом. В молодые годы певал под гитару отец; пели братья, пела мать.

Едва заслышав голос матери, напевающей сидя за шитьем, Леня настораживался, бросал игру и, подкравшись к двери, застывал, прижавшись щекой к притолоке.

Голос матери, небольшой, не очень звонкий, но полный задушевности и теплоты, шел, казалось, прямо в сердце. Он заставлял замирать от восторга, хотелось слушать, и плакать, и смеяться. Пела Екатерина Федоровна и русские простонародные песни и городские романсы. Случалось, что, сидя летом у раскрытого окна, она погружалась в песню и не замечала, как на улице собиралась толпа слушателей. Заметив присутствие посторонних, молодая женщина смущенно замолкала и торопилась уйти.

Любил Леня петь и сам. Это была даже не любовь, а неистребимая потребность. И чем старше становился Леонид, тем сильнее овладевала им страсть к пению. И, пожалуй, именно потому, что без пения не мыслил своего существования, он так долго не осознавал пения как своего жизненного призвания. Казалось, призвание должно быть чем-то новым, неожиданно найденным в себе, а не тем, к чему так привык с детства, с чем ты родился.

Ни в гимназические годы, ни позднее Леонид не думал стать артистом. Далеки от этой мысли были и отец и мать Собинова. Семья никак не способствовала развитию художественных наклонностей детей. «Ни театра, ни музыки, ни развлечения, — вспоминал впоследствии Леонид Витальевич свое детство. — Все это полагалось в ограниченной дозе, на рождественских праздниках и в последние дни масленицы… Единственным музыкальным инструментом в доме была гитара, которую мы с братом купили за три рубля. На ней нас учил играть отец, — оказалось, к нашему удивлению, в молодости он умел играть. Музыкальные уроки, впрочем, не шли далее общеупотребительных аккордов… На великий пост гитара запиралась в чулан и извлекалась только на пасхе».

Правда, в семье не порицали театр, не внушали детям мысли, что профессия актера «постыдна» для порядочного человека. Здесь просто об этом никогда не говорили. В семье все пели, и все «вышли в люди». Пел дед, но это не мешало ему водить по Волге караваны с хлебом и пользоваться уважением хозяев, пел и отец, пока не сорвал голос, в непогоду командуя разгрузкой баржи. И к звонкому дисканту своего второго сына он относился как к обычному явлению в семье. Он даже удивился бы, окажись, что его сыновья безголосые, не в родню.

Собинов-гимназист.

В гимназии Собинов сдружился с товарищами по классу Георгием Юргенсоном и Сашей Ивакинским. «У обоих были хорошие голоса, оба были очень музыкальны, и вот мы основали «Хоровое общество», — вспоминает Собинов. — Мы часто собирались вместе и распевали песни, но особенно летом, для чего уходили далеко за город или уезжали по Волге».