Роберт Шнакенберг - Тайная жизнь великих писателей

Прежде чем написать «автобиографию» Алисы, Стайн долго уговаривала свою компаньонку, с тем чтобы она взялась за перо сама. Среди предложенных названий были образчики типичного стайновского самовозвеличивания: «Моя жизнь с Великой», «Жены гениев, с которыми я сидела за столом» и «Мои двадцать пять лет с Гертрудой Стайн».

Многие считают, что истинным призванием Стайн была критика. Доказательством тому служит один дельный совет, который она когда-то дала Пабло Пикассо насчет его поэзии. «Я почитала его стихи, — рассказывала она друзьям некоторое время спустя, — а потом крепко обняла его за плечи. “Пабло, — сказала я, — ступай домой и займись рисованием”».

Процесс написания произведений был у Стайн столь же хаотичным, как и сама ее проза. Она отказывалась учиться печатать, предпочитая писать от руки. Работала она с бешеной скоростью, выдавая две страницы за пять минут, причем часто совмещая творчество с разговорами на совершенно посторонние темы. (Еще во время учебы в колледже она создала теорию, что у человека есть не осознаваемая им «вторая личность», которая проявляется как раз в подобных ситуациях.) Исписанные страницы падали на пол, откуда их потом поднимала машинистка и перепечатывала для потомков. Стайн редко перечитывала написанное и почти никогда не работала больше получаса в день. Придав оккультистскому термину «автоматическая передача» новое значение, Стайн часто писала в салоне одного из своих любимых «Фордов».

Стайн и Хемингуэя связывали непростые отношения. На рассвете карьеры писателя она посоветовала ему бросить журналистику и сосредоточиться на художественной прозе. Стайн помогала придать нужную форму первым литературным опусам Хемингуэя, критиковала его, когда это было необходимо, и придумала вводить элемент повторения, который впоследствии стал фирменной маркой Хемингуэя. Кроме того, именно Стайн вдохновила писателя на поездку в Испанию и впервые показала молодому Папе корриду. В благодарность Хемингуэй попросил Гертруду стать крестной матерью его первенца и использовал свое растущее влияние в литературе, чтобы добиться публикации некоторых произведений Стайн.

Их крепкая дружба продолжалась много лет. Однако эти материнско-сыновние отношения носили явный отпечаток Эдипова комплекса, если не сказать больше. Хемингуэя вечно раздражало присутствие Алисы Б. Токлас, он неоднократно предлагал Стайн «перейти в другую команду» и закрутить роман с ним. «Я всегда хотел ее трахнуть, и она об этом знала, — признавался он позже. — Это было нормальное, здоровое чувство». Может, и нормальное, но только не для Гертруды Стайн. Она успешно сопротивлялась всем попыткам Папы сделать ее своей «мамулей».

Еще одним литературным протеже Гертруды Стайн был Пол Боулз, автор «Расколотого неба». Он стал появляться в ее салоне в 1931 году, а в 1947-м по ее наущению перебрался в Танжер. Стайн нравилось его второе имя, Фредерик, поэтому все время их знакомства она обращалась к нему не иначе как «Фредди».

Стайн и Токлас славились своей любовью к животным. Их личный зверинец включал в себя кота Гитлера (получившего такую кличку, потому что у него были усы щеточкой) и собак с кличками Полип, Байрон, Бабетта, Пепе и Баскет. Полип был известен тем, что поедал собственные испражнения, Байрон — своими порочными связями с собственным потомством, а Баскет — тем, что очень шумно дышал. Стайн говорила, что именно благодаря ему научилась улавливать разницу между предложениями и абзацами. Баске-ту ежедневно нужно было принимать специальные ванны с серой. Однажды Полу Боулзу поручили позаботиться о том, чтобы собака как следует просохла. Стайн велела Полу надеть кожаные подтяжки и бегать с собакой вокруг дома, а сама наблюдала за ними из окна и подбадривала криками: «Быстрее, Фредди, быстрее!»

По известным только ей одной причинам Стайн называла оргазмы «коровами». Такие переносные упоминания «коров» встречаются во многих ее стихотворениях и рассказах, например, «Жена, у которой была корова: История любви». Кстати, как-то раз она назвала себя «той, кто лучше всех на свете дарит коров». Правда это или нет — спросите у Алисы.

СРЕДИ МНОГОЧИСЛЕННОЙ ЖИВНОСТИ, КОТОРУЮ ДЕРЖАЛИ ГЕРТРУДА СТАЙН И АЛИСА Б. ТОКЛАС, БЫЛ КОТ ПО КЛИЧКЕ ГИТЛЕР.

Стайн питала неизъяснимую нежность к своей самой известной фразе: «Роза это роза это роза». Эти слова были выведены на всей ее посуде и вышиты на каждом предмете ее постельного белья.

Душеприказчиком, распоряжавшимся имуществом Стайн, был правнучатый племянник Эдгара Аллана По.

Ни на минуту не забывая, что Стайн была крупной литературной величиной, Алиса Б. Токлас позаботилась о том, чтобы ее возлюбленную похоронили на знаменитом парижском кладбище Пер-Лашез, среди других великих писателей. К несчастью, в сведения о покойной, которые Алиса передала граверу, закралось несколько неточностей. Поэтому вместо родного города Стайн Аллегейни на надгробном камне начертано Аллфгани и ошибочно указана дата смерти: 29, а не 27 июля.

[49] Из интервью (ок. 1914 г.).

«Когда кто-то был рядом, мне всегда хотелось выпить, — сказал как-то Джек Лондон. — А когда рядом никого не оказывалось, я пил в одиночку». В мире литературы, так и кишащем пьяницами высшего класса (Эдгар Аллан По, Джек Керуак, Дилан Томас), Лондон — автор повестей «Белый клык» и «Зов предков», давно ставших детской классикой, — был, возможно, самым главным пьяницей, пьяницей из пьяниц.

Так ли сильно он пил? Что ж, судите сами. Его «алкогольные мемуары» «Джон Ячменное зерно» входят в список рекомендованной литературы сообщества Анонимных алкоголиков. Лондон хвастался перед приятелями, что впервые хлебнул спиртного в пять лет, когда приемный отец-алкоголик посылал его с ведерком в ближайший кабак за пивом. К четырнадцати годам ему ничего не стоило перепить крепкого взрослого моряка. На пике своей алкогольной «карьеры» он выпивал в день по кварте (чуть больше литра) виски, что не могло не сопровождаться побочными эффектами в виде всяческих происшествий и странных выходок. Однажды он так наквасился, что, придя на Оклендские верфи, упал в залив Сан-Франциско, где и бултыхался, пока его не выловил какой-то рыбак-грек. Во время поездки в Японию Лондон усиленно налегал на саке. Запершись в каюте своего корабля, стоявшего в гавани Иокогамы, он цедил рисовое вино день и ночь, пока наконец местная полиция не приказала ему сойти на берег. Видимо, решив, что, набравшись по самые жабры, он сможет дышать под водой, Лондон, чтобы скрыться от легавых, бросился в море. Японские власти официально признали его утонувшим, однако он все же как-то выплыл и сумел вернуться на корабль.