Роберт Шнакенберг - Тайная жизнь великих писателей

Несмотря на связывавшие их нерушимые дружеские узы, писатели принимали мало участия в работах друг друга. Когда Толкин рассказал Льюису о новом персонаже, которого он собирался ввести в роман, Льюис отказал другу в моральной поддержке. «Нет, только не еще один гребаный гном!» — воскликнул он раздраженно. В свою очередь, Толкин счел главное творение Льюиса «Хроники Нарнии» смертельно скучным. «Печально, что «Нарния» и вся эта сторона личности К.С.Л. остается за пределами моих симпатий, — размышлял он, — а мои работы не вызывают у него приязни».

ДЖОН Р.Р. ТОЛКИН БЫЛ ФЕНОМЕНАЛЬНО ПЛОХИМ ВОДИТЕЛЕМ И ЧАСТО ПЕРЕДВИГАЛСЯ ПО УЛИЦЕ С ОДНОСТОРОННИМ ДВИЖЕНИЕМ НЕ В ТОМ НАПРАВЛЕНИИ. ЕГО ЖЕНА ОТКАЗЫВАЛАСЬ САДИТЬСЯ В МАШИНУ, ЕСЛИ ОН БЫЛ ЗА РУЛЕМ.

Толкин, не доверявший всем этим новомодным достижениям цивилизации, ненавидел автомобили и решил пойти на уроки вождения только в начале Второй мировой войны. Это была не лучшая новость для его соседей. Безалаберный стиль вождения писателя вошел в поговорку. Толкину вечно не удавалось уследить за ситуацией на дороге, он был известен среди местного населения тем, что частенько пытался протаранить чью-нибудь машину на главной улице Оксфорда. «Атакуй их, и они бросятся врассыпную!» — вопил он, несясь наперерез движению. Дошло до того, что жена Толкина отказывалась садиться в машину, если муж был за рулем.

Толкин во сне так оглушительно храпел, что им с женой пришлось заключить необычное соглашение: жена ночевала в спальне, а муж спал в ванной. Может, спать там было и не очень комфортно, зато утром не надо было далеко идти, чтобы принять душ.

Толкиновская франкофобия не знала границ и возникла в нем еще в ранней юности. В двадцать с небольшим лет посетив Париж, Толкин остался невысокого мнения о французах: они «вульгарны, болтают попусту, свистят и ведут себя неприлично». Толкин презирал не только французскую кухню и культуру, но и завоевание Англии норманнами. Он полагал, что покорение Британии Вильгельмом Завоевателем в 1066 году положило конец золотому веку англо-саксонской культуры, привнеся в нее европейские веяния, вредоносные для английской литературы.

В русском переводе романов Толкина этих низкорослых существ называют гномами, но сам автор называл их «dwarves», то есть карлики. Причем написание этого слова вызвало целый филологический скандал. В 1937 году, после публикации «Хоббита», блюстители грамотности едва не заклевали Толкина за то, что он не использовал форму «dwarfs», рекомендованную Оксфордским словарем английского языка. К счастью, у Толкина имелся убедительный контраргумент: он сам редактировал этот словарь.

Современные англичане, читая Библию, должны благодарить создателя Средиземья. Толкин был одним из переводчиков, работавших над «Иерусалимской библией», католическим изданием Библии, которое весьма высоко ценится благодаря своим литературным качествам. Однако те, кто хотел бы почитать толкиновский перевод Апокалипсиса, будут разочарованы. Его вклад ограничивается двумя книгами Ветхого Завета: Книгой Ионы и Книгой Иова.

Толкин никогда не стремился к известности. «В Оксфорде полно людей, которые никогда обо мне не слышали», — говорил он с гордостью. Он доказал это в 1964 году, когда в университет приехал с лекцией писатель Роберт Грейвз. На торжественном вечере Грейвз представил Толкина красивой и явно богатой даме, за которой тянулась вереница репортеров и фотографов. Они мило беседовали в течение нескольких минут, пока наконец до Грейвза не дошло, что Толкин понятия не имеет, кто эта женщина. Слова «кинозвезда Ава Гарднер» ничего ему не говорили. Но это не проблема, ведь даме тоже было не знакомо его имя. Они поговорили и разошлись, и в истории литературы так и не появилась новая самая плохо совместимая пара со времен драматурга Артура Миллера и Мэрилин Монро.

Увидев иллюстрацию на обложке первого американского издания «Хоббита» (1965), Толкин едва не лишился дара речи. Рисунок, на котором были изображены лев, два эму и дерево с огромными, похожими на луковицы плодами, имел крайне мало общего (если вообще хоть что-то имел) с сюжетом книги. «По-моему, обложка уродлива, — написал рассерженный писатель своим издателям, — но я понимаю, что главная цель оформления книг в мягкой обложке — привлечь покупателей, и, полагаю, вы лучше меня осведомлены о том, что привлекает американцев. Поэтому не буду спорить с вами о вкусах (цвета и шрифт ужасные, но считайте, что я этого не говорил), однако про рисунок-то я спросить должен: какое отношение он имеет к повествованию? Что это за место? При чем тут лев и эму? И что это за штуковина с розовыми шарами на переднем плане? Не понимаю, как кто-то, читавший мой текст (я надеюсь, вы относитесь к числу таковых), мог вообразить, что такая картинка порадует автора».

Не получив на свою жалобу никакого ответа, Толкин позвонил в издательство и еще раз изложил свои претензии к художнику, на что представитель издательства возразил: «Но у него же не было времени прочитать книгу!»

Как вы, наверное, догадываетесь, Толкин — филолог по профессии — имел особый взгляд на язык. Однажды он заявил, что словосочетание cellar door («дверь в подвал») — самое красивое созвучие в английском языке. А еще он очень хорошо знал, что ему не нравится. Рассуждая об американском английском, он как-то заметил: «Это, в сущности, тот же английский, только его обмахнули грязной губкой».

Толкин был знаменит своей скупостью. Он подробно фиксировал все свои траты, даже самые мелкие, вплоть до покупки почтовых марок и лезвий для бритвы. Особенно его жадность давала о себе знать в вопросе о налогах. Когда британское правительство разработало новую схему использования государственных средств для финансирования строительства сверхзвукового самолета, Толкин был вне себя от злости. Говорят, поперек своей налоговой декларации он накорябал: «Ни пенни на «Конкорд»!»

[60] Из письма Максуэллу Перкинсу от 8 ноября 1934 г.

«Пьяный в 20, развалина в 30, мертвый в 40», — записал как-то Фрэнсис Скотт Фицджеральд в блокноте, в очередной раз пытаясь кратко изложить свою биографию. Он оказался недалек от истины. Умер он в сорок четыре года, много лет пребывал в непрерывном алкогольном угаре и почти десять лет — в долгах, позабытый литературным миром. Но его работы все-таки пережили свое время и дошли до нас во многом благодаря безупречному стилю и изяществу его письма.