Вадим Прокофьев - Степан Халтурин

Халтурин ревниво оберегал независимость возникшей рабочей организации от землевольцев. Правда, интеллигенция особо не вмешивалась в дела местных кружков, она лишь доставляла рабочим книги, помогала подыскивать конспиративные квартиры для заседаний, выступала в качестве лекторов.

У землевольцев своих дел было по горло, они только-только приступили к организации поселений, особенно на Дону среди казаков, а также между старообрядцами. Народники по-прежнему игнорировали рабочих как революционную силу, в этом они были последовательны, и потому снова и снова пытались «раскачать» крестьянина. Только небольшая группа землевольцев, которая так и называлась «рабочей», продолжала поддерживать связи с фабричным людом, по-прежнему стараясь склонить его поехать на поселение. Но теперь среди рабочих было еще меньше охотников слушать эти призывы. Они связывали свои надежды на будущее с растущим, оплачивающим свои ряды рабочим союзом.

Даже те из рабочих, которые недавно пришли из деревни, после нескольких лет работы в городе на заводе неохотно возвращались домой.

В конце 1876 года, как всегда в воскресенье, на квартире Карпова собралась руководящая группа центрального кружка. Ждали Натансона, он предупредил, что сообщит важные новости. Пока Очки запаздывал, Халтурин, не теряя времени, расспрашивал товарищей о работе районных кружков. В комнате было жарко, накурено, тесно.

Натансон, появившись и не успев даже поздороваться, закричал, размахивая каким-то письмом:

— Вот слушайте, несколько дней назад из Саратова наши написали, что уехавшие с ними на поселение рабочие с Семянниковского завода устроились кузнецами и уже ведут агитацию. Их слушают куда охотнее интеллигентов. Я же вам говорил, что только среди крестьян вы найдете тучную почву, на которой взойдет революционная нива.

В этот момент дверь в комнату широко отворилась и показался Игнатий Антонович Бачин. Он слышал последние слова Натансона и, не обращая внимания на шумные приветствия товарищей, направился прямо к нему. Натансон невольно попятился. Кто-кто, а он знал Бачина еще по семьдесят третьему году и, надо сказать, побаивался его. Бачина только в июле 1876 года выпустили из тюрьмы, где он просидел полтора года за ведение «пропаганды в империи». Выйдя из тюрьмы, Игнатий Антонович отправился к себе на родину в Петергофский уезд, чтобы выправить новый паспорт. Появление Бачина у Карпова было для кружковцев неожиданным.

Между тем Бачин, загнав Натансона в угол, встал перед ним в позу бойца кулачного боя и начал отчитывать:

— Нива, говорите, революционная в деревне взойдет, нас сеятелями туда зовете. Старые песенки, слыхали их в семьдесят третьем и семьдесят четвертом годах, да не подпевали. А я вот вчерась из деревни своей приехал, так едва ноги от ваших революционеров навозных унес.

Халтурин не знал Бачина, хотя слыхал о нем, слыхал, что тот люто не любит интеллигентов и всегда старается их задеть. Опасаясь, что Бачин может наскандалить и окончательно испортить взаимоотношения с интеллигентами, что вовсе не входило в планы рабочей организации, Халтурин подошел к Бачину сзади, схватил за плечи и могучим движением обернул к себе.

— Вот ты каков, забияка, а ну, расскажи, что у тебя там в деревне сотряслось-то?

Бачин с удивлением смотрел на молодого красивого человека с одухотворенным интеллигентным лицом. «Откуда он взялся, словно хозяин какой распоряжается, на студента похож, да больно лапы здоровые». Вид у Бачина был такой озадаченный, что рабочие рассмеялись и даже порядком напуганный Натансон не выдержал. На Бачина посыпались колкие реплики;

— Давай, давай, Игната, выкладывай все беды свои, а Марка Андреевича не трожь, а то ты как что, так в кулаки лезешь.

— Ему, видно, самому всыпали, недели дома не высидел.

Наконец Бачин, махнув рукой, расхохотался вместе со всеми.

— Вам хорошо тут ржать, а мне не до смешков было, как в деревню свою притопал. Только это я до хаты, с отцом-матерью поздоровкаться успел, гостинцы поднес, вдруг, глядь, в избу староста лезет, а с ним «старички». Ну, и пошла писать губерния, слово за слово, распалились, на крик перешли. Они с меня «недоимки по платежам» спрашивают, я же им толкую, что из мира давно вышел, никаких податей не плачу и за прошлое платить не собираюсь. А «старички» навалились на меня, враз скрутили руки да в «холодную». А вечером объявили, что стегать при всем народе будут. Ну, тут я им показал. «С ума, — говорю, — вы сошли. Да попробуйте только тронуть меня, я и деревню-то всю сожгу, да и вы-то голов не сносите: сам пропаду, да уж и вы пожалеете, что связались со мной». Испугались, решили, что я в тюрьме совсем ошалел, выпустили. Ну, я оттуда дал тягу. Нет, я по-прежнему готов заниматься пропагандой среди рабочих, но в деревню никогда и ни за что не пойду.

Натансон приуныл, вновь убедившись, что пропаганда идеи поселения в народе не находит отклика, народники все более и более отдаляются от рабочих.

Рабочие, выискивая свои собственные пути в революционном движении, не понимали еще, что крестьянин должен стать союзником рабочего класса. Рабочее движение не могло еще тогда выделиться из общего потока народничества, хотя уже и противостояло ему. Стараясь освободиться от народнической опеки, рабочие отвергли самую суть народнического учения, центральный пункт доктрины «крестьянского социализма». Это и определило в то время отношение рабочих к крестьянину.

Когда к осени 1876 года рабочая организация Петербурга окрепла, Халтурин поставил перед центральным кружком вопрос о необходимости открыто заявить о своих правах. Пока не была выработана программа союза, только открытое выступление, «политическое действие» показало бы пролетарию столицы, что у них есть своя организация. Это, несомненно, привлекло б в ряды союза новых членов.

Опыт народнического движения подсказал формы этого открытого выступления. Такой формой могла быть демонстрация с речами, со знаменем. Еще в марте 1876 года народники устроили торжественные похороны студента П. Чернышева, просидевшего около двух лет в тюрьме и умершего от чахотки.

Демонстрация эта, речь на могиле, произнесенная студентом Викторовым, произвели большое впечатление не только на учащуюся молодежь, но и на рабочих. Халтурин и его товарищи хорошо понимали, что если выбрать момент, то своя рабочая демонстрация привлечет пролетариев, будет способствовать их сплочению.

Поздней осенью такой момент наступил. В Петербурге, на заводах и фабриках, началось сокращение производства, хозяева пачками выбрасывали рабочих на улицу, устроиться на работу стало почти невозможно. Рабочие были возмущены — самое время заявить о своем недовольстве открыто, посредством демонстрации.