Владимир Муравьев - Пестель

Участь Пестеля была решена.

Блестящая карьера Ивана Борисовича окончилась по крайней мере на все время царствования Павла: по распоряжению императора Пестель увольнялся от всех занимаемых им должностей.

Будущее не сулило ничего хорошего. Пестель продал имение в Орловской губернии и, уплатив часть долгов, с незначительным капиталом поселился в Москве.

Двухэтажный каменный дом Пестелей на Земляном валу, без лепных украшений и гербов на фронтоне, ничем не отличался от сотен таких же домов дворян среднего достатка. Немного поодаль — службы, сад и огород, отделенные от улицы и от соседних владений сплошным дощатым забором. За Земляным валом, за садами и огородами — Немецкая слобода, там жила многочисленная родня и знакомые Пестелей.

Но Иван Борисович редко принимал гостей, а выезжал лишь на строго соблюдавшиеся семейные праздники да изредка бывал у старого друга князя Андрея Ивановича Вяземского.

Иван Борисович сразу постарел, притих, замкнулся в себе и почти безвыходно сидел в своем кабинете, равнодушный ко всему происходящему в доме.

Управление домом перешло в руки его жены Елизаветы Ивановны.

Главную заботу Елизаветы Ивановны составляло воспитание детей. А их было уже четверо — Павел, Борис, Владимир и Александр. Пятая, Софья, родилась позже, в 1810 году.

Дети росли под неусыпным надзором матери. Она была не только их воспитательницей, но и советчиком и товарищем в играх. В детстве у них не было друзей среди сверстников: частые переезды и теперешнее бедственное положение Пестелей не давали возможности заводить знакомства «домами».

Правда, несколько раз приезжал князь Вяземский с сыном Петром, ровесником Павла Пестеля. Но знакомства не получилось, мальчики дичились друг друга и скучали.

Насколько веселее и лучше было играть с братьями, которые соглашались на любые предназначавшиеся им роли. Павел любил играть в войну, и младшие братья изображали, смотря по обстоятельствам, то доблестное войско, которым командовал Павел, то ожесточенно сопротивляющегося, но в конце концов побеждаемого противника.

Особенно увлекательные игры начинались летом, когда Пестели выезжали из Москвы в свое смоленское имение — сельцо Васильево.

У самого въезда в село возвышались большие, поросшие буйным кустарником курганы — свидетели чьей-то давней бранной славы. На правом берегу речки Дельны, при впадении в нее бурливого безыменного ручья, словно крепостные башни, темнели укрепления старинного городища. Окрестные леса и перелески, луга и овраги — все становилось «театром военных действий». Родители не останавливали детей: при молчаливом согласии жены Иван Борисович готовил сыновьям военную карьеру.

Елизавета Ивановна сама обучала своих детей чтению, письму, начаткам истории и географии. Но чем старше становился Павел, тем больше он требовал внимания. Елизавета Ивановна находила в сыне чуть ли не гениальные способности. Все чаще ее беседы с Павлом обращались к его будущему. Елизавета Ивановна ставила Павлу в пример отца, в душе твердо уверенная, что Павел будет удачливее и пойдет дальше Ивана Борисовича.

Прошел 1800 год, полный известиями о чужих возвышениях и опалах и ничего не изменивший в судьбе Ивана Борисовича. Самодурство и деспотизм императора стали невыносимыми. До Москвы доходили смутные слухи о том, что против императора составился заговор, в котором участвуют многие близкие царю люди.

В марте 1801 года к Пестелю на Земляной вал явился взволнованный, захлебывающийся словами Иван Иванович Дмитриев.

— Гуляю я сегодня, как обычно, по Кремлю, — говорил Дмитриев, — и вижу необыкновенное движение на площади. Остановил старого солдата и спрашиваю: «Что это значит?» — «Да съезжаются, — говорит он, — присягать государю». — «Как присягать и какому государю?» — «Новому». — «Что ты, рехнулся?» — «Да императору Александру». — «Какому Александру?» — «Да Александру Македонскому, что ли». — И Дмитриев первый рассмеялся забавному анекдоту.

Так Иван Борисович узнал о перемене правления.

Осведомленные люди шепотом комментировали официальное сообщение о смерти царя, в котором говорилось, что Павел I скончался от апоплексического удара: «Удар-то удар, да не апоплексический. Это Платон Зубов его табакеркой в висок отправил на тот свет».

Новый император Александр I, сын Павла, говорил, что при нем «все будет, как при покойной бабке». Кончилось правление царственного самодура, дворянская Москва вздохнула свободней, ждали воскрешения «лучших екатерининских времен».

Александр I, знавший о причинах отставки Ивана Борисовича Пестеля, пожаловал его в тайные советники и назначил присутствовать в московском департаменте Сената.

Все это подняло настроение Ивана Борисовича. От былого равнодушия не осталось и следа. Теперь он подолгу беседовал с Павлом, интересовался его занятиями, расспрашивал о прочитанном, советовал прочесть ту или иную книгу. Иван Борисович всегда считал себя гонителем неправды и притеснения и мог целую ночь не спать от негодования на неправосудие, посмотрев накануне пьесу о бессовестном судье. Рассуждения Ивана Борисовича о чести и долге, службе и отечестве производили на Павла большое впечатление.

В своих рассуждениях Пестель-отец был совершенно искренен. Это был исполнительный и верный слуга, не берущий взяток и не сомневающийся в благости повелений своего начальника. Его рассуждения были просты: если мужика угнетает казнокрад и лихоимец, мужика следует защитить от лихоимца; если мужик бунтует в результате деятельности того же лихоимца, мужика следует покарать за неповиновение. Бунтовать нельзя. «Верность, усердие и честность» — таков был нехитрый девиз Ивана Борисовича. А стоит ли его повелитель верности и усердия, честно ли фабриковать обвинения против заведомо невинных людей и заискивать перед начальством, — над этим Иван Борисович не задумывался.

И всякое сомнение в своих принципах тайный советник Пестель счел бы вольнодумством.

Когда отец уезжал куда-нибудь по делам службы, Павел с нетерпением ожидал отцовских писем. Иван Борисович писал часто и подробно отовсюду, где только ему ни приходилось бывать.

В своих письмах он обращался ко всем сыновьям, но Павел чувствовал, что в основном они писались для него.

«Места, где я был, — писал Иван Борисович из Казани, — все населены чувашами, черемисами и татарами… Наши беседы с ними бывали иногда продолжительны, мы… разговаривали с некоторым доверием и обоюдным благожелательством, к чему эти бедняки совсем не привыкли и что приобрело мне их привязанность и доверие. Низшие начальники обращаются с ними, как с животными, совершенно забывая, что это такие же люди, как они сами, и хотя невежественные и не столь просвещенные, но в основе гораздо чище и лучше, чем они, и вообще менее испорченные… И мне доставило удовольствие, что я успел облегчить этих бедных людей, избавив их от угнетателей… Это зрелище поистине весьма трогательное — видеть признательность, которую эти бедные люди мне выражали… Растроганный, я плакал теплыми слезами и благодарил бога за то, что он меня избрал орудием для облегчения участи этих несчастных бедняков… Ах, дорогие дети!.. Нет блаженства, которое равнялось бы счастию облегчить угнетенного! Вот, мои друзья, единственная и самая большая радость, которую дает нам высокое положение, — это иметь возможность делать побольше счастливых».