Александр Стекольников - Васил Левский

Кынчев прошел мимо стражников, подал свой красный пассажирский билет турецкому начальнику и уже собирался подняться на пароход, как вдруг турок остановил его и приказал предъявить паспорт. Паспорта у Кынчева не оказалось, и турок повел его в канцелярию, где выдают паспорта отъезжающим.

Не прошло и десяти минут, как внимание толпы было привлечено к паспортному отделу несшимися оттуда криками: «Держи его, держи!» Люди увидели бегущего человека, преследуемого турецкими жандармами. Это был Ангел Кынчев. Он бежал к пристани, предполагая, очевидно, в последний момент вскочить на пароход. Но... увидя себя окруженным — справа берег Дуная, слева вода, позади и впереди жандармы, Кынчев остановился и выхватил из-под пальто револьвер.

Раза три-четыре спускал он курок, целясь в жандармов, но выстрела не последовало. Тогда Кынчев, крикнув: «Да здравствует Болгария!», вложил ствол револьвера в свой пересохший рот...

Трагическая гибель Кынчева потрясла болгарских патриотов. Любен Каравелов написал в некрологе: «В Русе, 5 марта, погиб Ангел Кынчев, родом из Трявны, 21 года от роду. Кынчев покончил самоубийством, чтобы избавиться от турецких мук, которые ему приготовили Ресим-паша и наши проклятые кровопийцы Петраки Златев, Иван Чорапчиев, Сапунов и другие. Кынчев был умным и образованным молодым человеком и горячим патриотом. Вечная ему память!»

Поговаривали о предательстве. Обвиняли в этом двух русенских болгар Ивана Чорапчиева и Петраки Златева. Толковали, что в тот самый день, когда произошло самоубийство, Кынчев был в гостях у Чорапчиева, и тот, когда гость спал, вынул пули из револьвера. Кынчев проснулся и отнял у него револьвер, но не заметил, что в нем не хватало нескольких патронов. Вот почему, когда он стрелял в жандармов, револьвер давал осечки.

В тот же день турки арестовали отца Кынчева, несколько учителей и многих молодых людей. Жестокими истязаниями арестованных хотели они узнать подробности о Кынчеве. Но вмешался русский консул Александр Мошнин и добился освобождения заключенных.

Гибель Кынчева не вызвала смятения в рядах борцов. Подвиг, совершенный им, воодушевлял. Опасаясь, как бы пытками его не принудили раскрыть тайну, он покончил с собой, чтобы не погубить других.

Васил Левский, когда до него дошла весть о смерти молодого друга, так написал о нем:

«Узнал через газету о самоубийстве Ангела Кынчева... Имя его осталось бессмертным. Для честных людей такая смерть... Не бойтесь, братья, болгарские сыны, такой смерти! Сегодня она самая сладкая, честная и достойная смерть для каждого болгарина!»

Приближался срок открытия в Бухаресте конференции. Левский спешил с последними приготовлениями. Он старался предусмотреть каждую мелочь, чтобы обеспечить безопасность проезда делегатов и не допустить проникновения шпиона. Он рекомендовал писать удостоверение на специальном листке бумаги, который затем разрезался на две части через середину написанного. Одну половину такого листка комитеты должны своевременно выслать Левскому, а другую, запечатанную в конверт, вручить делегату. «Когда от него я потребую эту бумагу, он даст ее мне. Я ее соединю с имеющимся у меня куском, и тогда узнаю, откуда он и кто он».

Он сообщал делегатам, где остановиться в Джурдже, что на двери комнаты, которую им там отведут, должна быть написана мелом буква «Р», предостерегал от случайных знакомств.

6 апреля Левский вместе с представителями Ловечского комитета выехал в Румынию. 13-го он благополучно добрался до Турну-Мэгуреле, где и остановился на несколько дней у Данаила Попова. 16 апреля Левский прибыл в Бухарест.

— Мы только что закончили печатать газету «Свобода», и Наталия Каравелова наклеивала адреса,— рассказывал Киро Тулешков. — В это время во двор типографии вошли двое неизвестных. Один из них — рослый, голубоглазый, другой — черноокий и пониже ростом. Оба подошли к столу, где работала Наталия Каравелова, и русый спросил, дома ли Любен Каравелов. Жена его, оглядев пришедших с ног до головы, спросила, откуда и кто они. Голубоглазый ответил: «Мы, госпожа, оттуда, где всходит и заходит солнце».

По ответу Тулешков догадался, что эти люди из Болгарии, и сказал, что Каравелов будет через час. В назначенное время незнакомцы вернулись. Навстречу им вышел Каравелов. Увидев Левского, он обнял его, расцеловал. Второй неизвестный оказался Марином Лукановым.

Каравелов оставил Левского и Луканова в своем доме, а чтобы они не привлекали ненужного внимания, их числили слугами. По утрам они сопровождали жену Каравелова на базар и обратно, навьюченные корзинами.

В последние дни апреля работы новым слугам прибавилось. Хозяйка производила большие покупки в связи с наступающей пасхой. То и дело тащили с базара корзины, полные всяких припасов.

29 апреля, в первый день пасхи, двери дома Каравеловых широко распахнулись для приема гостей. Праздничное пиршество началось с утра, продолжалось весь день. Лилось вино и пиво. Все пили, казалось, без меры. «Все присутствовавшие здесь были из разных мест, с разными характерами. И в то же время все они были как один человек. Такого согласия и такого единства я, достигший 55-летнего возраста, еще не видел и не слышал», — рассказывал все тот же Киро Тулешков. Особенно поразило его то, что «никто не позволил себе ругать тирана — турка, угрожать ему, как это было в те времена всюду, где соберутся эмигранты. Сейчас этого не было потому, что люди готовились к разрушению турецкой державы, а не к уничтожению отдельных притеснителей. Такого собрания в Бухаресте, в этом старом гнезде хышей — гайдуков, еще не видели».

Так в пасхальный день товарищеской пирушкой, чтобы отвлечь внимание румынских властей и турецких шпионов, открылась первая конференция представителей болгарских революционных комитетов.

На конференцию прибыл двадцать один делегат от комитетов Болгарии, Румынии и Бессарабии (города Болград). Поскольку не все комитеты Болгарии могли послать своих представителей, прибывшие были уполномочены представлять несколько комитетов. Левский представлял комитеты Карлова, Стара-Загоры, Сливена «заодно с окрестными сельскими комитетами». Каравелов являлся представителем трех основных заграничных комитетов. Представители от Болгарии имели тридцать два голоса, эмиграция — шестнадцать. Требование Левского, чтобы комитетам, находящимся в Болгарии, отдать приоритет, было полностью принято.

Конференция заседала пять дней и за это время рассмотрела и приняла выработанный Левским проект устава, создала программу, избрала новый Центральный комитет.

Принятый на конференции устав содержал основные положения разработанных Левским «Правил». Но программные элементы «Правил» исключены как неуместные в уставе. Устранялось существование двух центральных комитетов: одного в Бухаресте и второго в Ловече. Согласно уставу во главе революционной организации ставился Болгарский центральный революционный комитет, но местопребывание его не указывалось. Однако ликвидация Центрального комитета в Ловече не означала, что права главного руководителя внутренней революционной организации уменьшились. В одной из статей устава говорилось, что каждый член БРЦК, «где бы он ни находился, может представлять весь Центральный революционный комитет, если только он имеет в своих руках документ, удостоверяющий его полномочие». В силу этой статьи Левский, как представитель ЦК в Болгарии, имел те же права, что и Центральный комитет в Бухаресте.