Родион Малиновский - Солдаты России

В госпиталь понемногу просачивались правдивые вести из России. Керенский все сильнее закручивает гайки в армии, ввел смертную казнь. Но что толку! Задуманное и начатое им наступление провалилось, превратилось в отступление. Армия разлагается. Временному правительству не на кого опереться, и вот оно формирует ударные батальоны смерти, женские добровольные батальоны.

— Вон до чего дошел, — поговаривали солдаты о Керенском. — Бабами хочет войну выиграть.

Не было недостатка в соленых солдатских шутках:

— Нам бы сюда один женский батальончик. Француженкам далеко до наших русских баб.

При каждой новой вести раненые осаждали госпитальный комитет: что да как? А что мог сказать комитет? Он сам пользовался слухами и не решался полностью доверяться им. Правда, о событиях в России много писала пресса, но данные были очень противоречивы. Самыми достоверными были вести из родных частей, доходившие с письмами. Они сразу становились предметом оживленных пересудов.

— Эх, братцы, сидим мы тут, а в бригадах комитеты послали господ офицеров к чертовой матери и взяли власть в свои руки.

— У-у! А как наладили этого изверга, командира третьей бригады генерала Марушевского! Еле ноги унес, стерва.

— А какой митинг был первого мая! Собрались обе бригады, вроде как на парад, а потом пошли требовать: подай нам сюда полковника Иванова, пусть расскажет, почему осудил восемь человек нашего брата к расстрелу. Ну и пошло такое, что и словами не расскажешь.

— Кого расстреляли-то?

— Да ты что, с неба свалился?! Восемь человек, говорю тебе, нашего брата, из тех, которые на салоникский фронт направлялись. Они на «Екатеринославе» прибыли. Так вот, был у них офицер такой — Краузе. Всю дорогу измывался. И дурак к тому же — из-за него чуть на немецкие подводные лодки не напоролись. А в лагере, под Марселем, еще пуще дурь свою начал выказывать. Ну, его под шумок и стукнули. А кто — неведомо. Только начальство долго искать не стало: арестовало боле двадцати человек нашего брата, восемь человек из них — к расстрелу... Так-то.

— Да, дела-а.

— Вот те и дела. Так что первого мая наши вроде как демонстрацию устроили. Ходили по лагерю с красными флагами, это теперь вроде как знамя боевое, и пели «Долго в цепях нас держали, долго нас голод томил...».

— Хорошая песня, наша, трудовая, не то что «Соловей, соловей, пташечка...».

— Теперь, брат, всякого «соловья» к ядреной матери...

— Это што! Вот когда до кладбища дошли — тут главное и началось. Могил-то расстрелянных нет, и никто не знает, где они! А солдаты требуют: подай нам их сюда, покажи. Все озверели. Нам, говорят, надо почесть отдать павшим героям за наше святое солдатское дело. Подумаешь, убили какого-то Краузе, мало ли их, немцев, издевалось над нами. Их бить и бить. Царь и тот был ерманских кровей и под ихнюю дудку вел войну...

— Нам бы скорее войну кончать да поспешать домой, а то там уже начали землю делить.

— Ну, это само собой, недаром послали в Россию выборных от усех полков прямо к Временному правительству с заявкой: «Кончай войну, и никаких, и давай делить землю, а опосля будем собирать учредилку».

— Эх, с заявкой... Не с того краю начали! Русское-то начальство себе на уме, узнало обо всем этом и пожаловалось хранцузским енералам: помогите, мол, к порядку призвать русских солдат. Вот приехал хранцузский енерал Кастельнов. Ну, разумеется, его встрели хорошо, как полагается, а он и говорит русским енералам: чаво вы панику поднимаете — у солдат порядок как порядок, они, говорит, молодцы и пердюсавалёр 15 15 Потеряли свою боеспособность. , то есть похвалил нашего брата по-хранцузски. Вы, говорит, увозите их поскорее в Россию.

— Приезжали, это верно, мне тоже пишут. Пожаловал господин комиссар Рапп и какой-то затрапезный старикашка, Морозик, что ли, звать его, и выступали на собрании бригад. Мы, говорит, приветствуем ваших солдатских представителей — солдатские комитеты. Они должны повести вас вместе с революционным офицерством на фронт для завоевания окончательной победы. Тут солдаты как подняли свист, как загалдели — долой войну! Хотим в Россию. Нечего здесь кровь проливать за французских фабрикантов и всякую там буржуазию. Во как их отделали!

— А што, в самом деле, нечего нам голову забивать войной. Хватит, отвоевались.

— Сколько кровушки нашей солдатской пролилось! А за что? На кой хрен она нам нужна, война-то!

И так без конца. Все разговоры сводились к тому, чтобы покончить с войной — и по домам.

Сведения из русских бригад были верными. События, происходившие там, носили яркий революционный характер. Комитеты все крепче и крепче забирали власть в свои руки. Встал на очередь вопрос о выборности командиров. В некоторых ротах и батальонах из офицеров некого было и выбирать, так как под видом отпусков они ударились в повальное бегство. Из «отпусков» господа офицеры предпочитали не возвращаться. Многие симулировали болезни, чтобы угодить в госпиталь. Это удавалось довольно легко. Врачи ведь тоже офицеры и своему брату помогали, как могли, — ставили любые диагнозы, лишь бы эвакуировать. В этих ротах, командах и батальонах вся полнота власти переходила в руки председателя комитета: подписанные им документы, скрепленные казенной печатью, имели полную и законную силу. Они принимались французской администрацией, главным образом интендантской службой, наравне с документами, подписанными командирами-офицерами.

Рука у Ванюши заживала, боли теперь уже не мучили его, и он все больше вдумывался в смысл происходивших событий — благо времени для этого хватало. Ночами, когда за окнами палаты сгущалась южная темень, образы прошлого, причудливо переплетаясь с современностью, вставали перед ним. Он вспоминал раненых, которые прибывали когда-то с японского фронта в такие далекие теперь Сутиски. Ведь и те пожилые усатые солдаты ненавидели войну, а вынуждены были проливать свою кровь за Россию-матушку. Но за Россию ли? Не за ее ли монархическую верхушку? А теперь и он, Ванюша, понюхал пороху, и тоже покалечила его война. И он чувствовал, как рушились его недавние иллюзии. Он не мог обвинить себя в трусости, он не кланялся пулям на фронте... Но сейчас он задумывался: что бы получил русский народ, те тысячи и тысячи не жалевших жизни своей героев, если бы, положим, Антанта выиграла войну? Ровным счетом ничего! Зато мировая буржуазия, несомненно, была бы в выгоде! Ведь почему он, Иван Гринько, и подобные ему оказались здесь, во Франции? Они были пушечным мясом, обмененным на оружие... Так стоит ли воевать?

То же самое думало подавляющее большинство русских солдат, заброшенных на чужбину. Происходившие здесь события все больше и больше волновали Ванюшу.