Родион Малиновский - Солдаты России

— Бей его! Чего смотришь?! — кричали сзади.

— Бей! Бей!

Толпа напирала. Но когда крикуны добрались до подполковника, у них опустились руки: Готуа спокойно курил, играя наборным кавказским пояском.

Его так и не тронули.

А капитана Разумова, еле живого, эвакуировали в госпиталь, и больше о его судьбе никто ничего не слышал. Результатом этого инцидента было избрание подполковника Готуа командиром 2-го Особого пехотного полка.

Для всех офицеров такое назначение явилось полной неожиданностью. Это после анонимных-то писем солдат, которые угрожали ему смертью! Невероятно, но факт.

Генерал Занкевич отдал приказ:

«Все, кто готов беспрекословно подчиниться Временному правительству России и его представителям за границей, должны с оружием в руках и в полном порядке выступить из лагеря Ля-Куртин в район Клерво и расположиться до особого распоряжения биваком».

3-я бригада отделилась от 1-й и выступила. Из ее состава осталось в лагере Ля-Куртин человек 700–800, главным образом пулеметные команды и небольшая группа солдат 5-го полка. Зато от 1-й бригады на следующий день вышли на присоединение к 3-й бригаде все офицеры, их денщики, фельдфебели и часть унтер-офицеров. Ушло немного солдат. Всего в район Клерво вышло около семи тысяч человек, а в лагере Ля-Куртин осталось тысяч девять-десять. Оставшиеся в Ля-Куртине солдаты 1-й бригады «провожали» уходивших гиканьем, улюлюканьем, свистом, барабанным боем в котелки. Некоторые размахивали портянками, прикрепленными к палкам. Эти «торжественные» проводы продолжались до тех пор, пока колонна уходящих не скрылась на повороте дороги, ведущей из Ля-Куртина в район бивака Клерво. Стало известно, что на следующий день этот объединенный отряд сделал новый переход к северу и расположился в районе селения Фельтэн, где находился и штаб дивизии.

Абсолютное большинство солдат 1-й бригады и небольшая часть 3-й бригады остались в лагере Ля-Куртин. Они были объявлены бунтовщиками, изменниками, к которым надлежит применить самые строгие меры для приведения их к повиновению.

Так образовались два враждующих лагеря: фельтэнцы и куртинцы. Их разделяло не только расстояние в двадцать пять километров, но и большие политические разногласия.

Наступила середина июля 1917 года. Сведения о событиях в Ля-Куртине проникли во все уголки Франции, где были русские раненые солдаты. Дошли они и до госпиталей города Бордо. Это вызвало расслоение среди раненых — одни, те, кто был из полков 3-й бригады, сочувствовали своим сослуживцам, другие целиком стали на сторону 1-й бригады. Госпитальный комитет вынес решение в поддержку 1-й бригады и рекомендовал всем, кто уже считает себя вылечившимся, отправиться в лагерь Ля-Куртин.

Ванюша тоже собирался в путь — не мог больше находиться в стороне от таких бурных дел. Он снял уже гипсовую повязку с руки. Правда, врачи рекомендовали остаться еще дней на пятнадцать — двадцать. Надо было эту маленькую (в сравнении с правой) руку массировать, делать соленую ванночку, разрабатывать гимнастикой и носить в корсетике (своего рода лубок). Но Ванюше было не до ванночек.

Степан Пронин тоже принимал разные процедуры и не торопился с выпиской. Да и не знал, куда ему подаваться; пальцы на руке у него не действовали. К тому же он был из 5-го полка, поэтому решил остаться в госпитале и выждать решительного поворота событий в ту или иную сторону. А тут еще у него с сестрицей Дашей завязался роман.

— Ну, ты, Степа, оставайся, а я больше не могу. Так соскучился по своим пулеметчикам, что дальше некуда. Поеду к ним, — сказал Ванюша, — а тебе напишу, как обстоят дела, и ты тогда наверняка приедешь к нам в первую бригаду.

Через несколько дней Гринько оформил документы и уехал.

Миновав Тюль, поезд, постукивая на стыках, поднимался по нагорью Центрального массива Франции, где берут начало и расходятся по всей стране многочисленные реки и речушки, вливающиеся в Гаронну и Луару. Поезд шел в северо-западном направлении. Вот уже позади Иссель. Скоро и Ля-Куртин. Ванюша уже знал, что это небольшой городок, расположенный в долине речушки Лиеж. Здесь-то и располагался лагерь, в котором взбунтовались русские части.

Сидя на жесткой скамейке, Ванюша мерно покачивался и подрёмывал. Но вот поезд остановился. Вокруг зашумели:

— Ля-Куртин, Ля-Куртин!

«Ну, что день грядущий мне готовит?» — подумал Ванюша, отгоняя остатки сна. Он быстро поднялся, взял с полки вещевой мешок, привычным движением закинул его за спину и вышел на платформу. Небо розовело на востоке, предвещая хороший солнечный день. На платформе Ванюша увидел патрулей и подошел к ним.

— Как попасть во второй полк?

Патрули придирчиво оглядели Ванюшу, но, очевидно, не нашли в нем ничего подозрительного.

— А вот прямо поднимайсь на горку.

Он зашагал в указанном направлении и вскоре увидел лагерь. Ровными рядами стояли двухэтажные каменные казармы. В стороне от них были разбросаны сборно-щитовые бараки. «Казарм-то, видать, не хватает», — подумал Ванюша.

Он немало поболтался по лагерям, поэтому безошибочно определял назначение каждого здания. Вон там штаб, а на горке, поближе к железной дороге, — офицерское собрание. За ним, возле лесочка, — склады и конюшни. С севера к лагерю примыкает большое стрельбище. Оно называется — champ de tir de la Courtine, на нем расположены тригонометрические пункты: в северной части — 895, а в юго-восточной — 904 метра.

Но все эти подробности Ванюша узнал позже, а сейчас сгорал от нетерпения побыстрее увидеться с друзьями. Когда он спросил, где размещается четвертая пулеметная команда, ему указали на барак перед казармами. И вот...

— Здравствуй, Ваня!

— Здравствуй, Проня!

И друзья кинулись друг другу в объятия.

Лапшин дежурил по команде, и поэтому встретил Ванюшу прямо на пороге барака. Остальные пулеметчики в этот ранний час еще крепко спали.

— Ну заходи, заходи, дружище, — тянул Лапшин Ванюшу в барак. — Вот тебе и койка. Унтер-офицер смылся к фельтэнцам, занимай его кровать.

— Да подожди ты, Проня, устроиться я еще успею. — Ванюша бросил вещевой мешок на койку. — Ты мне выкладывай, как тут у вас дела.

Они вышли из барака, чтобы не разбудить пулеметчиков, и Лапшин начал рассказывать:

— Такое тут, брат, было! Все офицерство наше со своими денщиками и холуями ушло в Фельтэн. Ну, с ними многие унтер-офицеры и даже некоторые солдаты — все больше из писарей и каптенармусов — подались. Наш «шашнадцатый неполный» долго мучился и все же на третий день ушел, а унтер-офицер Федин только прошлой ночью драпанул. Правда, некоторые вертаются обратно, но мало; говорят, их там всякие гадюки кусают в палатках и комары заедают. Ну, ясно, живут в лесу, прямо на земле, мох собирают на подстилку. Да так им и надо, дуракам, — пусть знают, как за начальством тянуться. А они еще приходят к нам агитировать! К себе приглашают. Как бы не так!