Борис Могилевский - Артем

На письме надпись: «Прокурор Окружного Суда. Просмотрено и пропущено».

Письмо не нуждается в пространных объяснениях. Поражают жизнелюбие и оптимизм Артема. Он только что вырвался из ада, во рту у него незаживающие язвы и гангрена — память о Николаевне. Он с наслаждением читает Бальзака, Достоевского, Шекспира. Просит прислать книги по механике и физике, критикует эмпириомонистов и для того, чтобы делать это крепче, увесистей, желает поближе познакомиться с естественными науками. Какая широта интеллекта, какие серьезные и глубокие умственные интересы!

25 сентября 1908 года суда над Артемом не состоялось. Главная свидетельница обвинения, очевидно не без помощи охранки, бесследно исчезла, и без того тоненькая ленточка обвинительного заключения повисла на одной ниточке. Судьи медлительные и неправые решили вернуть Артема в Николаевку и ждать лучших времен для слушания дела этого опасного революционера, который не помог им создать мало-мальски «приличного» судебного процесса.

И, несмотря на то, что Николаевка стала уже не той, какой была в недалеком прошлом, возвращение Артема в это проклятое и гиблое место было для него тяжким и неожиданным ударом.

14 сентября 1908 года в письме Екатерине Феликсовне Артем сообщает из Верхотурья о спешном переводе на «старое пепелище»… «Партия была так велика, что конвой заковал нас; но, наше счастье, у него не хватило оков, и нас пятеро, не в пример другим, шли так».

В Николаевке Артема встретили, как старого знакомого. Начальство злорадствовало: мол, ненадолго улетел из нашего гнездышка, сокол. Товарищи выражали Артему сочувствие, рассказывали о благоприятных переменах в режиме. По мере тюремных возможностей Артем информировал политзаключенных о том, что делается «на воле».

На этот раз Артем находился в Николаевских исправительных ротах недолго. Около двух месяцев прошло после его возвращения на «старое пепелище», и снова приказ о переводе в Пермь. В сообщении об этом переезде Артем пишет в Москву Мечниковой:

«Снова переменяю местожительство. Еду на экзамены; осенью, Вы знаете, не пришлось их держать. Первый экзамен 17 января. Мои предположения о возможных результатах не изменились». Речь идет о новой дате, на которую был назначен суд.

Привезли Артема в Пермь. Первый «экзамен» должен был состояться 17 января, но он снова был отложен. Второй раз суд откладывался из-за неявки главного свидетеля обвинения. В связи с этим Артем в одном из своих писем «дорогой тетушке» указывал:

«…Обо мне могу написать, что все еще не известно даже время суда; а сколько раз его еще могут снова и снова откладывать, этого тем более сказать нельзя. Главная и, можно сказать, единственная серьезная свидетельница забежала куда-то так далеко, что ко времени январского суда ее не могли разыскать. Говорят, что она уехала чуть ли не в Восточную Сибирь. Не знаю, разыщут ли ее к следующему. Нерозыск ее меня удивляет потому, что она была, судя по делу, агентом полиции (в деле есть донесения от нее полиции, которые посылались задолго до ареста ее хозяйки). Я боюсь, что она предпочитает совсем не появляться на суд. В таком случае, нам придется еще долгое время ожидать суда».

Последнее предположение Артема о том, что еще много утечет времени, прежде чем состоится суд над ним и его сопроцессниками, целиком оправдалось. Ждать суда Артему пришлось еще долгие месяцы. Но перевозки из одной тюрьмы в другую добром для Артема не обернулись. Он заразился сыпным тифом. Так несчастливо начался для Артема новый, 1909 год. Суда нет и нет, когда он будет, неизвестно, зато болезни нагрянули со всех сторон. Артем лежит в тюремной больнице вот уже месяц без сознания. Врачи махнули на него рукой: какой организм способен вынести столь ужасную по тяжести форму сыпняка? Больной мечется по постели, переживает в горячечном бреду бурные события 1905 года. Он командует дружинниками, прячется в лесах, яростно спорит с политическими врагами, поет революционные песни. Так проходят дни и ночи «обреченного» на гибель сыпнотифозного.

Но больной, к удивлению врачей, невзирая на бессознательное состояние, невзирая на температуру свыше 40 градусов, принимает пищу; он ест вопреки всем правилам медицины о том, что без сознания больные не едят.

«Кисель, молоко и хлеб, которые мне совали в рот, — рассказывал позже со слов нянюшек Артем, — я всегда проглатывал до последней ложки».

Этот «волчий» аппетит революционера, который на воле месяцами довольствовался «куском хлеба в кармане», спас его во время тяжелейшей болезни. Артем выжил. 7 марта 1909 года он уже выписался из больницы и был способен дать полный отчет «дорогой тете» о своей жизни.

В тюремной больнице выздоравливающий Артем попал в плохую компанию.

«Представьте, целый месяц пробыть в обществе воров-рецидивистов, рыцарей большой дороги, вырезавших на своем веку немало народу; профессиональных нищих, шулеров и тому подобной братии. Читать я не мог, да и нечего было; заниматься еще чем, чтобы уединиться хоть на время, тоже было невозможно; однообразные рассказы о том, как один «работал» с дубинкой, а другой с браунингом или мечеными картами, скоро надоели».

Режим дня для заразных больных был суров: из палаты выходить нельзя, писать письма нельзя, куда ни кинешься — все нельзя и нельзя. Говорить громко тоже было нельзя, а говорить тихо — ничего не услышишь. Но этот запрет систематически нарушался. Артем основательно оглох после приема «лошадиных доз» хины. Так лечили его от второй по тяжести болезни — цинги: пять раз в день хинное питье.

По мере выздоровления Артема все сильнее мучил голод. Больничные харчи только усиливали это тягостное ощущение.

«В земской больнице ужасно скупо кормят: после обеда можно съесть без труда три фунта хлеба, — писал Екатерине Феликсовне Артем, — мы для сытости выпивали по кварте квасу; когда не было лучшего, приходилось покупать сыра, чтобы быть сытым. Я страстно стремился поправиться…»

Помогать Артему деньгами ухитрялись друзья, чтобы поскорее его поставить на ноги. И Артем поднялся с постели и стал готовить себя к новым испытаниям. Почувствовав себя крепче, он берется за работу, доступную ему в условиях тюрьмы. «С грехом пополам одолеваю понемногу английский». Быть может, все это пригодится в будущем. Когда же нибудь состоится суд. Сошлют в Восточную Сибирь. Уральских по обыкновению ссылают в эти гиблые места. В ссылке он обосновываться надолго не собирается. Обстоятельства могут сложиться так, что он окажется за границей, а там необходимо знание языка. Таким универсальным языком, на котором его поймут во многих странах мира, явится английский.