Альбер Бенсуссан - Гарсиа Лорка

Здесь Федерико провел десять дней в компании своего юного друга Филипа, который решил заняться переводом на английский язык сборника «Песен» Лорки. Он сумеет справиться с этой работой, но «Песни» Лорки в английском переводе будут изданы только в 1976 году. Филип Каммингс (не надо путать его с известным американским поэтом Э. Э. Каммингсом) оставил после себя дневник, в котором есть воспоминания об испанском поэте и три эссе о нем. Он пишет о том, как страстно любил природу Лорка, оказавшийся вдали от родины посреди прерий, тянущихся вплоть до канадской границы. Вот Федерико, во время одной из их долгих прогулок, увидел на обочине дороги маленькие кучки сухой земли: «У каждого существа есть свой маленький мир и свое место в нем!» — восклицает он. И мы узнаем в нем того ребенка, который любовался природой андалузской Веги и немного позднее, уже юношей, поделился своим восторгом с читателями в своих «Впечатлениях и пейзажах». Вот он видит, как белокурый гигант Филип валит подгнившие деревья, и шутливо ругает его, называя циклопом, который нападает на слабых. Каммингс отмечает, что Лорка постоянно сравнивал озеро Эден, в окружении холмов, с пейзажами своего детства: сравнение этих зеленых небольших возвышенностей со снежными вершинами его родной Сьерра-Невады было явно не в пользу американского пейзажа. Филип называет Лорку мечтателем и пишет: «Если ему случалось увидеть знакомый куст или дерево — его сразу охватывала ностальгия, которая остро ощущалась всеми нами; и вот он уже грустно смотрит вдаль и видит что-то свое, очень далекое от окружающего пейзажа».

Федерико, несомненно, был иногда откровенен со своим юным другом и позволял «заглянуть через щелочку» в свою смятенную душу. Известно, что, уезжая, он оставил ему маленький запечатанный пакет со своими личными бумагами и просил хранить их в надежном месте. Гораздо позднее, в 1961 году, то есть через 25 лет после смерти Лорки, Филип вскрыл этот пакет и нашел в нем 53 рукописных листка, в которых, в частности, рассказывалось о предательстве некоторых друзей Федерико, в том числе, как утверждал Каммингс, и о Сальвадоре Дали. Эта рукопись заканчивалась припиской, в которой Федерико просил Филипа, если что-либо случится с ним, Лоркой, в ближайшие десять лет, — сжечь все эти записи. И его американский друг, верный памяти их дружбы, уничтожил их. Что ж, тем хуже для нас, потомков. Или нет? Что узнали бы мы нового о Федерико и Сальвадоре? Их расставание было решенным и окончательным, лишь иногда возникали еще между ними какие-то болезненные счеты. Так зачем лишний раз подсматривать в замочную скважину? Филип Каммингс поступил честно.

Под конец своего пребывания у озера, в письме своему другу Анжело дель Рио, с которым Федерико вскоре встретится в окрестностях Нью-Йорка, он тепло отзывается о гостеприимном семействе Каммингс: «…они полны самой очаровательной доброты», — но затем упоминает, «с понижением на бемоль», о «бесконечной грусти» Вермонта и уточняет даже: «Этот лес и озеро погружают меня в состояние поэтической безнадежности, которую трудно в себе побороть». Вечерами и даже по ночам Федерико пишет, пишет — это будут две его «Поэмы озера Эден Миллс», которые составят четвертую часть его «Поэта в Нью-Йорке». Этот пейзаж, поначалу бывший таким освежающим, хотя и немного грустным, особенно для человека с юга, теперь вызывает у поэта бесконечную меланхолию, изливающуюся в слезах:

О какой «правде крови» говорит он? Поэт постоянно возвращается мыслью к своему детству, к тому невинному времени, когда он был своим на чудесном пиру природы. Он топчет эти чужие «тонкие мокрые папоротники» и слышит в себе «древний голос» родной природы, «не знающей горького вкуса». Здесь, на севере, он вспоминает себя школьником и, возможно, даже жертвой насмешек своих однокашников, которые считали его слишком деликатным и нежным, — эти воспоминания тоже вызывают у него слезы:

Ярко выражено здесь то давнее, детское его чувство глубокой отчужденности, отделенности от других людей. И теперь, посреди девственной прерии, рядом с сильным другом-защитником, он взволнован до слез и говорит о себе как о «раненом пульсе, что отражает иного мира биенье». Это всё те же его поиски правды, жажда заглянуть по ту сторону видимых вещей, по ту сторону лжи — чтобы дойти до подлинной сути жизни. Поиск правды и ведет его в творчестве начиная с самых первых его шагов, будь то «Мариана Пинеда» или первые наивные стихи, или «Поэмы канте хондо», — потребность петь всей душой, быть настоящим, сказать правду о «театре» нашей жизни.

Филип Каммингс познакомил Лорку с творчеством Уолта Уитмена (1819–1892). Федерико раскрыл свою душу молодому другу-поэту, доверил ему свои сомнения, тревоги, свои страдания — из-за того что он «другой», на которого в родной Испании часто показывали пальцем. И еще — свое отвращение к притворству, к необходимости обманывать близких людей, в Мадриде или Кадакесе: ведь он разбивал этим обманом их сердца, — когда, например, расхваливал в письмах матери красоту и очарование Аны Марии Дали. Даже в Нью-Йорке его поведение ввело в заблуждение доверчивого соседа по этажу, Джона Кроу, — тот в своей книге «Федерико Гарсиа Лорка», опубликованной в 1945 году издательством Калифорнийского университета (Лос-Анджелес), представил Лорку этаким неизменным весельчаком, волочащимся за юбками, «специалистом по раздеванию девушек». Сам Федерико не мешал своим американским почитателям верить, что его знаменитая поэма «Неверная жена» из «Цыганского романсеро» рассказывает о действительном случае, героем которого был он сам — напористый, мужественный, покоряющий женщину, подчиняющий ее всем своим желаниям и капризам… И вот уже американский автор вовсю расписывает нам какого-то немыслимо захватывающего Лорку с его ночными оргиями: «… Он пил, ласкал девушек, встряхивался как сильное молодое животное и, казалось, получал от всего этого истинное наслаждение». Невозможно быть дальше от истины, чем этот американский «биограф»…

Вскоре Федерико смотрел на Нью-Йорк уже глазами Уолта Уитмена и нескольких американских друзей. Промышленный город, отупляющий труд, рабочие, грязные, в поту, шум и толкотня — всё это было уже заклеймено, и намного раньше, Уолтом Уитменом, который в своих «Листьях травы» постоянно призывал вернуться к природе. Смысл его поэм был передан Лорке лишь устами его собеседников — ведь у него серьезные проблемы с английским языком. «Благодаря» этому мы не найдем в его поэзии прямых подражаний Уолту Уитмену — просто некоторые строки из его «Оды Уолту Уитмену», созданные прямо на месте, в Нью-Йорке, передают его искреннее восхищение самым большим американским поэтом XIX века. Например, когда он, порицая суету огромного делового города, пишет: «Никто не хотел быть рекой, никто не любил листву» — он этим отвечает создателю «Leaves of the Grass», который так «мечтал быть рекой».