Альбер Бенсуссан - Гарсиа Лорка

Эта близость к земле сказалась и в «цветочном оформлении» его пьесы. Вообще, все пьесы Лорки полны растений и цветов. В «Росите» воспевается роза-однодневка — Rosa mutabile, но есть там и «ученые» цветы, такие как Datura stramonium. В «Йерме», с ее пустынным пейзажем и пустыней в душе, растет только «jaramago» — ладанник, пробивающийся между камнями: его фиолетовые и белые цветы живут только один день, а обиталище его — пустыри и засушливые земли. Но вся «Кровавая свадьба» цветет апельсиновым цветом — этим «azahar» (красивое словечко с арабским привкусом), из которого плетут свадебные венки; есть здесь и далия в своем роскошном цветении; гвоздика, всегда бывшая у Лорки символом мужественности; тростник, таящий в себе неизъяснимое очарование и шелестящий языком любви; гиацинты, камелии, самые разнообразные белые цветы, порожденные землей Андалузии. Эта цветочная роскошь наполняет ароматом все андалузские поэмы Лорки, в особенности — «Цыганское романсеро».

Некоторые критики, особенно университетские, не сумели увидеть в «Кровавой свадьбе» чего-то большего, чем обычная сельская мелодрама. И напрасно, конечно, так как последовательность драматических событий периодически прерывается здесь музыкой: она поднимает страстные диалоги на высоту мифа. Да и вся пьеса тяготеет к мифу. Одно из свидетельств тому, как уже говорилось, — это отсутствие имен у персонажей. Единственный реальный персонаж здесь — Леонардо, газетный хроникер. Здесь чувствуется непосредственное влияние на Лорку мистерий Кальдерона, так хорошо ему знакомых. Более того, поэт вводит еще двух персонажей, которые представляют собой аллегории в чистом виде: Нищенку, олицетворение Смерти, и Луну, с ее зловещим влиянием на жизнь людей.

В третьем акте действие ускоряется и трагедия приближается к кровавому, смертельному концу; появляется Нищенка-Смерть и раздвигает свои черные покрывала. Происходит это в самом центре сцены: сама судьба возвещает, что жребий брошен и два соперника обречены уничтожить один другого и исчезнуть с лица земли. И пусть Луна теперь вовсю льет свой мертвенный желтый свет — недаром так старалась она еще в самой первой сцене, полной дурных предчувствий. Смерть и Луна — сообщницы (вспоминается другая подобная пара — Тень и Грех в мистерии Кальдерона «Жизнь — это сон»); они подстегивают судьбу, не дают ей уклониться с намеченного пути. Луна восклицает: «Я буду освещать им путь!» — а Нищенка-Смерть подсказывает: «Свети прямо на куртку, высвечивай пуговицы — и тогда нож наверняка найдет свой путь!» Луна, которая обозревает своим желтым глазом предстоящее место действия, предупреждает Смерть о неизбежном сближении двух соперников, — и та скрепляет своей печатью их гибель:

Рок диктует свои законы, он неумолим. Пьеса Лорки целиком и полностью принадлежит театру мистическому и символическому, позаимствованному им у Метерлинка: Лорка не мог не помнить его пьесу «Пришелец», обошедшую всю Испанию. «Пришелец» — не что иное, как сама Смерть.

И всё же главное в этой пьесе — человеческие страсти; этим духом пронизано было «Цыганское романсеро», им проникнута и близкая ему «Кровавая свадьба». Подлинный «нерв» всей пьесы — вовсе не месть, не смертельная дуэль двух соперников; и это не честь и чистота, в которых клянется Невеста в последнем акте (и имеет на это право — большее, чем Бернарда Альба, которая твердила о девственности своей дочери вопреки очевидной правде). Настоящая, глубинная тема пьесы — любовная страсть, непобедимо властная, как в греческой трагедии, где она ниспослана самими богами. Эта страсть — родом из того же огня, который пожирал Федру. Что можно сделать, когда ты весь охвачен желанием? Остается только сказать, как сказал об этом Леонардо и затем повторила Невеста: «Это не моя вина!» Ими владеет Эрос, они не властны над собой — как Паскаль Дуарте, «убийца поневоле» в знаменитом романе Камило Хосе Селы «Семья Паскаля Дуарте», или немного позднее — «Посторонний» Альбера Камю. «Виноват» огонь в крови — южный, средиземноморский, этот опасный дар олимпийских богов, которые, как сказал Камю, «говорят лучами солнца». Этим огнем охвачены Невеста и ее возлюбленный, ставшие одним пылающим факелом. Невеста восклицает:

Возлюбленный ей отвечает:

Всё остальное — следствие этих бурных страстей, их владычества над душой человека; Лорка дает нам яркий и сильный образ тесных любовных объятий:

Любовь и страдание. Страсть во всех смыслах этого слова. Здесь живет то же вдохновение, что и в «Цыганском романсеро», в той безумной любовной скачке из «Неверной жены»:

Этот пир любящих тел мог быть прекрасно передан средствами драматического жеста и хореографии. Лорка наделил свою пьесу духом подлинной страсти, а кинематографисты и хореографы, со своей стороны, воздали ей должное.

И вновь парадокс: эта страсть, вихрем взметнувшаяся под желтым светом Луны, предначертанная Роком, — не найдет утоления. Лорка одержим этим наваждением — «невозможной любовью». Можно сказать, что это единственная, сущностная тема всего его творчества, «фундамент», на котором построены все его поэмы, песни, комедии и драмы. Характеры его персонажей всегда имеют аллегорический подтекст: так, Леонардо, единственный, кому дано имя, — безликое существо, в полном подчинении у своей матери, которая лишила его собственной воли. Его антипод — возлюбленный Невесты, умчавший ее в бешеной скачке — на гордом скакуне: этот образ в пьесе, как и вообще в поэзии, всегда был символом торжествующего секса. Эти два мужчины — полная противоположность один другому, и Невеста, рабыня любви, не может не сделать свой выбор — она так и объясняет Матери: «Я была опалена огнем, изъязвлена внутри и снаружи, и ваш сын был для меня как малая толика воды, от которой я ждала покоя на своем кусочке земли, детей, здоровья. Но тот, другой, был для меня бурным темным ручьем, несущим сломанные ветки; он чаровал меня своим напевом и шорохом тростника. Я резвилась с вашим сыном, как с ребенком, искупавшимся в прохладной водичке, а тот, другой, посылал ко мне сотни птиц, к пению которых я прислушивалась, останавливаясь на бегу; он покрывал благодатным инеем мои раны — раны бедной увядшей девушки, обгоревшей в огне».

Да, это была страсть, увлекающая за собой всё, как «бурный ручей», и сметающая всё на своем пути — в том числе и свободу выбора. Этот урок поэт извлек из собственной жизни: надо внимать зову своего желания. Так и сделала Невеста; так всю жизнь старался делать и сам Федерико — иначе рискуешь прожить чужую жизнь. В пьесе, правда, препятствием для той, настоящей любви была материальная причина: возлюбленный был слишком беден; и всё же здесь доминирует та же идея «невозможной любви», трепещущая, ошеломляющая. Федерико носил ее в себе всю жизнь, а немного позднее об этом же скажет и Луи Арагон: «Ничто не бывает доступным человеку… когда он воображает, что ухватил свое счастье, — он лишь разбивает его вдребезги… Нет любви без боли, любовь всегда умерщвляет, любовь не бывает счастливой». Лорка вообще был близок Арагону: французский поэт позднее докажет это своей поэмой «Без ума от Эльзы», написанной в восточном духе, в жанре «zadjel», — в точности как Федерико, в последних пульсациях своей поэтической жилы ощутивший потребность в восточных поэтических формах, таких как «diwan» и «kassida», и создавший свою поэму «Диван Тамарита».