Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста.

Я поселился в отеле «Амбассадор» и ждал Рихтера. Слава никак не проявлялся. Где он находится, я не знал. Три дня я болтался между студией для занятий, тогда еще милым Монмартром, еще не очищенным социалистами Клиши, и площадью Пигаль, где я тупо сидел вечерами в «Сумасшедшей лошади» и смотрел на танцующих там девок. Не знал, куда себя девать. Встреча с Рихтером должна была состояться немедленно по моем прибытии, но не состоялась. Каждый раз, заходя в «Амбассадор», я спрашивал у администратора, нет ли известий для меня. Известий не было. По ночам в голову лезли неприятные мысли. Не в силах заснуть, я ворочался, хватал сухими губами горячий воздух. В Париже было невыносимо жарко. Я выбегал из душного номера отеля на улицу, носился по бульварам, надеясь найти местечко попрохладнее, но только протыкал телом липкий и горячий ночной воздух. После трех мучительных ночей, мне, наконец, удалось забыться сном, тяжелым и болезненным. Утром меня разбудил громкий звонок телефона.

– Привет. Я – Эрик, маэстро ожидает Вас в его отеле, жду Вас внизу.

Эрик оказался подтянутым блондином среднего роста, с короткой, почти военной, стрижкой, в темных очках. Под обтягивающей футболкой просматривалась хорошо развитая мускулатура. На мои вопросы – что, куда, где, он бросил коротко – «недалеко» и сосредоточился на выруливании по парижским бульварам. Тормознув у какого-то отеля, он вышел, открыл мою дверь, произнес негромко: «312», – затем прыгнул на водительское место и уехал.

Я зашел в отель. В глаза бросилось – стены обиты черным шелком, по которому рассыпаны красные вышитые розы с зелеными листиками. Множество роз. Было неправдоподобно тихо. Странный отель! Зашел в лифт. Какой тесный! Квадратный метр, не больше. Подумалось – как же тут вдвоем-то ехать? Вышел на третьем этаже, прошел по такой же цветочной, мрачнейшей галерее, постучал. Никто не ответил. Постучал еще раз.

– Ну входите же, – простонал Святослав Теофилович. Такая интонация была у него, когда он капризничал или находился в депрессии.

Я толкнул дверь, которая была не заперта, и вошел в наглухо затемненную шторами комнату. С трудом разглядел Славу, лежащего под одеялом.

– Ну, садитесь, Андрей, – тихо простонал он.

Усевшись на кресло, я уставился на Рихтера в вопросительном молчании. Помолчали вместе, как обычно мы делали при встрече после долгой разлуки.

– Ну что, пойдем на работу?

– Н-е-е-е-т, сегодня не хочу.

– Может, гулять пойдем?

– Пойдем, только помогите мне одеться. Вы не могли бы подать мне трусики?

Я снял Славины трусы со спинки кресла двумя пальцами и подал их ему. Он сел на кровати и стал их медленно напяливать, как-то странно поглядывая на меня. Я отвернулся. Только несколько лет спустя я понял, что моей брезгливости и двух пальцев Рихтер мне никогда не простил. Мы вышли из номера.

– Не правда ли, этот отель похож на гроб куртизанки?

– Похож, похож, какого черта Вы тут остановились?

– У меня есть правило – не жить дважды в одном отеле в Париже; у меня все они записаны и я стараюсь не повторяться, а у этого отеля веселая репутация.

Втиснулись в лифт. Лифт остановился на втором этаже, открылась дверь, и к нам еще кто-то втиснулся.

– Ну это уже слишком, – прошептал Слава и тяжело вздохнул.

Втиснувшийся к нам человек был небольшого роста. Белоснежные седые волосы, длинные, густые и красивые. Сильно напудренное лицо, губы напомажены так густо, что, казалось, они сочатся кровью. Одет он был в белоснежный смокинг дивного покроя, в петлице жакета красовалась огромная красная гвоздика. В двенадцать дня! Зеленые громадные глаза с любопытством смотрели на нас, выражение лица втиснувшегося было надменно-презрительное. Он был очень худ и хрупок, но чувствовалась, что он обладает громадной внутренней и физической силой. Казалось, что он выше нас ростом, хотя на самом деле он был и мне, и Славе по грудь. Тем не менее, он глядел на нас свысока, надменно и гордо. Слава сделал круглые глаза и шепнул мне на ухо – Кински. Тут до меня дошло. Клаус Кински – один из самых знаменитых и скандальных актеров того времени – гордо поглядывал на меня из под моей правой руки. Лифт наш обладал удивительно маломощным мотором, мы скользили вниз мучительно медленно. Полминуты в лифте показались мне часами. Наконец, мы вылезли из этой консервной банки, где уже слиплись, как три кильки. Слава послал Кинскому фальшивую улыбку краем рта, тот скривил губы, откинул рукой волосы назад, а я от смущения сосредоточенно стряхивал пудру с пиджака. Раскланявшись, отправились по своим делам.

Мы прошлись по бульварам, вышли к Сене и направились к кафе на набережной. Сели на улице за столик для двоих. К нам подошла милая молоденькая официантка – Что будете пить?

Я заказал «Long Ашепсапо», модный напиток из смеси Кампари-соды и фруктовой воды.

– А что будет пить ваш отец?

– А я не отец, – сказал Слава, покраснев.

– Ах, простите, Вы друг?

Тут уж покраснела официантка.

– Ну, как Вам в Париже?

– Как всегда мило, но скучно.

– Я предпочитаю Лондон.

– Я тоже Лондон люблю, но мне там всегда не по себе. Тут все же так уютно и всегда тепло. Смотрите, вон господин идет с гитарой и мило поет что-то французское.

Хиппарь с гитарой подошел к нам, напевая «Imagine» Леннона. Слава смутился. Первые скейтбордисты прыгали через автомобили прямо в потоке машин на набережной Сены. Какой-то чудак глотал огонь.

– Ну, как Гендель? По-моему чудо.

– Слава, я в восторге, всегда его очень любил, но не думал, что он в сольном репертуаре так хорош, спасибо за идею, я Вам очень благодарен.

– А я Вам.

Вокруг кафе ходили молодые парочки, мужчины с мужчинами. Слава с веселым любопытством поглядывал на меня.

– Андрей, я смотрю Вас удивляет эта молодежь?

– Да, нет, я просто предпочитаю смешанные пары, эти «девочки» у меня аппетита не вызывают.

– Вы еще слишком молоды.

Тут к нам тихо подсел Эрик. Откуда он взялся? Слава покряхтел и сказал: «А Эрик меня возит, он недавно вернулся со службы в парашютных войсках и работает со мной».

– Десантных, наверное?

– Ну да, он племянник Жискара д'Эстэна.

– А–a, понятно.

Эрик оскалил крепкие зубы, изобразил улыбку. Это был один из тех молодых людей, которые считают себя «крутыми» и всячески это демонстрируют. Эрик пытался воздействовать на окружающих своим молчанием, он был так немногословен, что можно было подумать, что он немой. Носить мимику на лице он, кажется, считал старомодным, его загорелое лицо никогда не меняло выражения. То ли робот, то ли покойник. Иногда он, впрочем, желчно поигрывал желваками.

За соседним столом два здоровенных гея затеяли борьбу на руках – армреслинг. Эти похожие на водителей-дальнобойщиков люди пыхтели и любовно давили друг другу руки, сплошь покрытые наколками. Вдруг Эрик выставил на стол свою маленькую мускулистую ручку и холодно, как варан,посмотрел на меня.