Жаклин Паскарль - Как я была принцессой

В тот день я записала в своем дневнике: «Я ужасно люблю Аддина и Шах. Ни разу с самого дня их рождения они не разлучались со мной так надолго. Я чувствую себя так, словно у меня ампутировали руку или ногу. Где же сейчас мои дети?»

24 июля 1992 года. Пятница

Несмотря на весь поднятый прессой шум или, может быть, вследствие него, австралийское правительство не спешило предложить нам помощь. Из Канберры даже намекали, что с радостью встретили бы новость о том, что дети уже находятся в Малайзии, а я продолжаю борьбу за них в суде этой страны. Похоже, политиков нимало не беспокоил тот факт, что принц из Малайзии демонстративно и грубо нарушил законы их государства. Надо сказать, подобное отношение правительство премьер-министра Китинга демонстрировало каждый раз, когда между Австралией и Малайзией возникали спорные вопросы, касающиеся прав человека. Суть его сводилась к формуле: «Мир любой ценой и невзирая на жертвы». Сенатор Гарет Эванс, занимавший в то время пост министра иностранных дел, неоднократно заявлял в прессе, что похищение моих детей – это «семейное, частное дело», которое не входит в компетенцию правительства. Мне хотелось задать ему только один вопрос: «Если грубое нарушение федерального закона не входит в компетенцию правительства, тогда зачем такое правительство вообще нужно?»

Когда нежелание властей прийти нам на помощь стало очевидным, моя подруга Микки начала сбор подписей под петицией, призывающей министра иностранных дел принять меры для возвращения Аддина и Шахиры и задержания Бахрина и его сообщников. Тысячи людей подписали это воззвание, а мои друзья-журналисты рассказывали, что подобные кампании проходят и в других штатах Австралии. Число наших сторонников росло как снежный ком. Я надеялась, что столь очевидно выраженное общественное мнение подвигнет чиновников на решительные действия. Без поддержки правительства наша борьба была заранее обречена на провал.

Вторая прошедшая после похищения неделя оказалась намного тяжелее первой. Надежда, что дети все еще находятся в Австралии, таяла с каждым днем. Представители Федеральной полиции по-прежнему заверяли меня, что Бахрин с детьми не пересекал границы страны, но я доверяла им все меньше – особенно после того, как они признались, что не обыскали ни особняк султана в Перте, ни малазийское грузовое судно, вышедшее из Перта несколько дней назад. Для розыска детей не было создано даже специальной группы. Федеральная полиция предпочитала относиться к их похищению как к рядовому семейному недоразумению. Поняв наконец, что надеяться на них не приходится, я решила, что мне остается только поднимать как можно больше шума в прессе.

Кроме того, какое-то шестое чувство подсказало мне, что стоит лично поговорить с владельцем магазина игрушек в Гриффите, на чьи показания больше всего рассчитывала Федеральная полиция. Я понимала, что просто хватаюсь за соломинку, но мне необходимо было самой услышать от него, что он видел моих детей. На деле же разговор с этим человеком привел к окончательному крушению моих надежд. Без конца извиняясь, он признался, что видел в магазине совсем не Бахрина с Аддином и Шах, а недавно поселившегося в их городе отца с двумя детьми, которого на тот момент он еще не знал в лицо. Потом он добавил, что немедленно послал сообщение о своей ошибке в Федеральную полицию, но никакого подтверждения от них не получил; но даже до этого никто из их представителей не встречался с ним, чтобы уточнить его показания, и не предъявлял ему фотографий детей для опознания.

После того как я раскритиковала действия Федеральной полиции в прессе, мне позвонил помощник комиссара Уолтер Уильямс и заверил, что для поиска детей делается все возможное. Я еще раз спросила, задействованы ли силы Береговой охраны, и он еще раз ответил утвердительно. Из нашего разговора нетрудно было понять, что Уолтер Уильямс не испытывает ко мне особой симпатии. Вероятно, он счел нужным обидеться на то, что я совершенно правдиво рассказала журналистам о беспомощности и некомпетентности его ведомства. Но мне было наплевать на чувства помощника комиссара – я твердо знала, что если стану целыми днями улыбаться и сидеть сложа руки, то, вероятно, очень понравлюсь прессе и правительству, но ничем не помогу своим детям. Если их обижает моя критика, пусть, черт возьми, постараются работать получше! А я буду делать все, что могу, для того чтобы защитить Аддина и Шахиру, и никто не заставит меня молчать или бездействовать.

К концу второй недели уже немалое число австралийских журналистов успели съездить в Тренгану и прислать оттуда репортажи. Все они не сомневались, что дети либо вот-вот прибудут в Малайзию, либо их уже прячут здесь. Съемочная группа нашего Десятого канала была даже арестована за то, что подобралась слишком близко к королевской семье; к счастью, через несколько часов всех отпустили. По крайней мере, теперь я могла быть уверена, что благодаря моим друзьям-журналистам узнаю даже самую страшную правду немедленно и из первых рук.

И все-таки я испытала серьезное потрясение, когда уже в двенадцатом часу ночи скрипучий мужской голос сообщил мне по телефону, что Аддина и Шах совершенно определенно находятся в Малайзии. Потом звонивший представился корреспондентом одной из ведущих газет и спросил, как я могу прокомментировать это сообщение. Вместо ответа я разрыдалась. Ян вырвал у меня трубку, чтобы узнать, с кем я говорю, но журналист, не дав ему произнести ни слова, немедленно потребовал рассказать ему всю историю похищения и поисков. Когда Ян отказался и обвинил его в распространении непроверенных слухов, а также в непрофессионализме, потому что ни один настоящий журналист не станет в полночь звонить жертве преступления, для того чтобы выяснить детали истории, которая вот уже две недели подробно освещается на первых страницах всех газет, тот начал оскорблять его и, грязно выругавшись, повесил трубку. На следующий день Ян сообщил о поведении журналиста издателю, и газета принесла нам извинения, но я после этого происшествия поняла, что, хоть и являюсь по-прежнему членом журналистского сообщества, а также жертвой преступления, некоторые мои коллеги поспешили сделать вывод, что, раз я способна так решительно бороться за своих детей, значит, мне не больно. Как же сильно они ошибались! Мне было ужасно больно, так больно, будто у меня вырывали сердце, но все-таки я боролась. Я просто не видела другого выхода.

В те дни, чтобы выжить, я мысленно надевала на себя шоры и, не замечая ничего вокруг, видела только цель впереди. Ян, Джордж и Деб продолжали уговаривать меня поесть и отдохнуть хоть пару часов, но мне казалось, что каждую минуту, потраченную на еду или отдых, я краду у Аддина и Шах. А кроме того, за прошедшие две недели я почти позабыла, что означают эти слова.