Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

Согласен — мне повезло: при отсутствии свободы я бы и мечтать не мог, чтобы мои книги были напечатаны у меня на родине. Так что, помимо общих, у меня есть еще личные основания радоваться, что с тоталитаризмом в России покончено, — надеюсь, навсегда. Авторы больше не истребляемы, а книги не уничтожаемы — можно только посочувствовать тем, кто мечтает о прежних временах и нравах.

Всей этой пишущей братии можно также посочувствовать в их суетном желании писать, не имея на то ни ума, ни таланта и не умея связать двух слов. Я с огромным уважением отношусь к читателям, но не к окололитературной дворне, которую презирали дружно все достойные литераторы — от Пушкина до Мандельштама. И пишу я эту статью вовсе не как ответ озлобленным неудачникам, а как разъяснение читателям, ибо хоть брань на вороту не виснет, но под аккомпанемент брани мне сочиняется биография и приписываются взгляды, которые я не разделяю. Кем только не объявляли меня со страниц газеты, которая одновременно напечатала, наверное, добрую сотню моих сочинений в разных жанрах — политические комментарии, критические статьи, рассказы, главы из «Трех евреев», полемику наконец. Удивить меня теперь трудно, коли я уже побывал в майорах КГБ, русофобах, антисемитах — прямо-таки идеологический многостаночник! Я взял себе за правило не обижаться, потому что на обиженных Богом не обижаются. Но когда мне приписывают слова, которые я никогда никому не говорил — и не мог говорить! — либо перевирают мою писательскую судьбу, я вынужден — против своего желания — взяться за перо, а точнее, сесть за компьютер.

К примеру, узнаю, что «написал о покойной матери рассказ с омерзительными подробностями», а в телефонном разговоре объяснил, что это «художественное сочинение к реальной маме не имеет отношения». Вот уж, чистой воды вранье — никогда ничего подобного я, естественно, не объяснял и, более того, в следующем моем рассказе, «Тринадцатое озеро», признался, что в «Умирающем голосе моей мамы» — в отличие от других новелл — «решил не лукавить и написать все, как есть, точнее, как было» (оба эти сочинения были напечатаны в «Новом русском слове»). Что же касается «омерзительных подробностей», то это тоже не моя выдумка — это у смерти омерзительные черты, в чем каждому из нас предстоит убедиться на личном опыте, включая моего бостонского хулителя, который трусливо подписал свой поклеп псевдонимом.

Конечно, можно воспринимать искусство, исходя из хрестоматийного трюизма о том, что в человеке все должно быть прекрасно, либо изрекать школьные пошлости, как это делает «квалифицированный читатель», о создании художественных образов — и это после Тынянова, Проба, Якобсона, Леви-Стросса! Уши, господа, вянут от вашей эстетической стоеросовости и нафталинности.

Бостонский инкогнито пишет о «преуспевающем» Владимире Соловьеве — вот что не дает ему покоя! Так вот, для этого преуспевания вовсе не нужно держать нос по ветру — совсем даже наоборот.

Необходима была некоторая решительность, чтобы после двух лет научной работы в Колумбийском университете и Куинс-колледже отказаться от других университетских предложений и уйти на вольные хлеба в американскую журналистику, где конкуренция — дай бог! И ни одной американской газете не нужны были от двух русских иммигрантов статьи, которые могли написать их собственные авторы, а нужны были оригинальные — только такие они и печатали. И мы с Леной писали их по нескольку в месяц по-английски — каторжная работа! А потом нас заметил и взял для своих газет в качестве регулярных колумнистов один из самых крупных американских газетных синдикатов — United Features Syndicate. С одной стороны, это было хорошо — постоянная работа, но с другой, это была работа совсем уж на измор: надо было писать еще чаще и еще оригинальнее.

А освободились мы от этой изморной работы только после того, как получили от издательства Macmillan шестизначный аванс под книгу об Андропове, договор на которую был с нами заключен благодаря тому, что наши политические комментарии были уже известны и однажды — в 1981 году — мы оказались даже среди трех финалистов на Пулицеровскую премию. Условия договора были, однако, весьма жесткими — мы должны были сдать английский вариант книги через три месяца (схожие условия были поставлены нам в прошлом году издательством Putnam, когда мы писали книгу о Ельцине). Мы работали по 18 часов каждый день; прошу прощения за подробности, но лично мне даже в уборную зайти было некогда — слава богу, у меня крепкий мочевой пузырь. Что касается результатов, то не нам, конечно, о них судить, но когда бостонский аноним ссылается на отзыв «Русской мысли», который мне неизвестен, то я вынужден, в свою очередь, сослаться на New York Times, Los Angeles Times, Newsday, New York Post и другие престижные издания — к примеру, среди присланных издательством двадцати семи рецензий на книгу о Ельцине только одна критическая (за то, что мы сравниваем Ельцина и Горбачева не в пользу последнего). Приблизительно то же соотношение и в рецензиях на наши предыдущие книги. Конечно, можно, живя в США, ориентироваться на выходящую в Париже крошечным тиражом доморощенную «Русскую мысль» — вольному воля, но успех книги, слава богу, зависит не от нее.

«Соловьев и Клепикова обнажают динамику кремлевской борьбы за власть — то, что никогда не встретишь ни в учебниках, ни в американской печати о Советском Союзе», — писал один из самых известных журналистов Макс Лернер в New York Post, а другой знаменитый журналист, Гаррисон Солсбери из New York Times , назвал нас «исключительно талантливыми экспертами»: «Как ветеран-советолог, я со всей ответственностью утверждаю, что вклад Владимира Соловьева и Елены Клепиковой в дело изучения СССР по своему качеству является непревзойденным со времени их приезда в Америку».

«Это великолепное чтение», — заканчивает свою рецензию на нашу книгу о Ельцине в Los Angeles Times британский журналист Мартин Уокер, а в самой рецензии припоминает, что, когда он работал корреспондентом в Москве, высокопоставленные советские чиновники зачитывали до дыр его экземпляр нашей книги об Андропове и подтверждали, что в ней все правда. Переводчик и романист Ричард Лури пишет в Newsday об «очаровании нашей книги» о Ельцине, а советолог Димитрий Саймес в New York Times называет ее «самым проницательным исследованием». «Замечательное проникновение в суть конфликтов в Советском Союзе», «сильная книга», «эта книга больше, чем биография» — и так далее, я мог бы цитировать и цитировать американскую прессу, а ведь есть еще британская, немецкая, итальянская, японская, испанская, португальская и прочая! Какой же наглостью надо обладать, чтобы зачеркивать эти книги, ссылаясь на провинциальную газетенку в Париже либо на письмо читателя, который люто ненавидит Ельцина!