Георги Лозев - Я, Легионер

На дворе стоял ранний сентябрь, но погода в Обани продолжала напоминать нам о жарком лете, которое шло к концу. Будили нас каждое утро в полпятого и оставляли в заднем дворе размышлять. Мы были изолированы от всего и от всех, единственные люди, которые общались с нами, были дежурные легионеры из роты, вербовавшей добровольцев. На этом заднем дворе у нас была волейбольная площадка, вокруг которой мы делали пробежки утром, чтобы согреться, было и несколько турников и брусьев, чтобы мы упражнялись в ожидании решения комиссии. Мы проводили свои дни как заключенные, а нашими тюремщиками были легионеры. Единственная разница была лишь в том, что мы пришли сюда добровольно, и нашей целью было остаться, а не уйти. Мы ждали вызова на очередной медицинский осмотр и ожидали с нетерпением решения судьбы.

Каждую пятницу группа из тридцати кандидатов уезжала в Кастельнодари, чтобы пройти через настоящие испытания легионерской жизни. Единственной целью всех претендентов, собранных из разных уголков планеты на заднем дворе, было попасть в эти группы «Богоизбранных». Мы с нетерпением мы ждали медицинского обследования, тесты на интеллектуальный уровень, психотесты, а также и через физический норматив — тест Купера. В Обани единственным нормативом, связанным со спортивной формой, который мы должны были выполнить, был именно тест Купера. Здесь главным испытание носило психологический характер, потому что мы вдруг потеряли свободу и спокойствие гражданской жизни. Мы превратились в добровольных заключенных.

В то время, пока мы ждали вызова на медицинский осмотр, были также дни, когда нас отправляли на работу. Моей первой работой в Легионе было перемыть всю посуду на кухне. Я справился успешно, и в следующий раз был отправлен на склад, где вместе с одним старшиной подготавливали форму для 27-х «Богоизбранных». Он выглядел очень спокойным и не имел ничего общего с ненормальным Кинг-Конгом. Его глаза были совершенно нормальными, и даже тон его был доброжелателен, пока я делал свое дело. Очевидно, не все легионеры были сумасшедшими. Для меня было странно, как этот человек после многих лет службы в Легионе сохранил свой спокойный и мягкий характер. Когда он передал мне пакет с зелеными беретами, которые мне надо было распределить, я отвлекся, увидев эти береты. Для меня такой берет был мечтой, и это был мой первый физический контакт с чем-то, что символизировало Иностранный легион. Зеленые береты были отличительным знаком этого элитного корпуса, в ряды которого я стремился быть принятым.

— Эй, парень, поторопись! — голос сержанта извлек меня из моих размышлений. — Если в самом деле хочешь носить Зеленый берет, тебе нужно поспешить с распределением. Все здесь расписано по часам, и нет лишнего времени.

Он посмотрел на меня с улыбкой, и я почувствовал себя мальчишкой, который держал в руках игрушку своей мечты. Его слов было достаточно, чтобы заставить меня поторопиться и собрать багаж избранных, которые на следующий день уезжали в Кастель.

Я увидел Фудзисаву, который сидел один на скамейке около волейбольной площадки. Единственным другом японца был его разговорник, и он пытался выучить по нему что-нибудь. Фудзисава определено казался отшельником. Остальные кандидаты были собраны в группы по национальностям и языкам, на которых они говорили. Наиболее многочисленными были группы поляков и русских, а по языку — группа франкофонов. Кроме французов, были ребята из Таити, Северной и Центральной Африки, Гваделупы, Мартиники и Мадагаскара. Нынешние и бывшие французские колонии были широко представлены, так как история Легиона была связана с ними. Значительными были и группы чехов, которые, как и при социализме, были объединены со словаками, за ними следовали румыны и венгры. Наконец, нужно упомянуть группу англоговорящих, которая была представлена бывшими наемниками из Южной Африки, англичанами, ирландцами, шотландцами и двумя американцами.

Эти два представителя Северной Америки были совершенно противоположными. Один из них был белый интеллектуал, другой — черный любитель тусовок, который непрерывно пел и жаловался, что нет выпивки. Чернокожий спал в моей комнате и каждую ночь перед сном пел «Killing me softly».

Южная Америка была представлена толстеньким бразильцем, который никогда не расставался со своим футбольным мячом и который не смог пройти первый медицинский осмотр из-за лишнего веса. Кроме него, были два аргентинца и один мексиканец.

Все мои друзья из Страсбурга нашли себе группу по гражданству, а немец Карл примкнул к англоговорящим, потому что он говорил хорошо на этом языке. Я, несмотря на знание языков, в первые дни моего пребывания в Обани часто оставался один, потому что я был единственным представителем своей нации. Мой друг Эрвин, к моему удивлению, перестал представляться как словак и присоединился к группе венгров. Он больше не говорил со мной с помощью рук, мимики и трудных славянских слов. Первым среди своих пригласил меня русский по фамилии Кудрявич, которому я часто переводил в Страсбурге.

— Брат говорит по-французски. Он будет нам помогать, так что мы будем понимать все, что легионеры нам говорят, — этими словами он познакомил меня со своими товарищами, и все русские стали обращаться ко мне за справками и советом.

Русская душа велика. Меня приняли радушно, и Кудрявич сказал мне, что с этой минуты, поскольку я являюсь частью их группы, если будут проблемы или драка, я могу рассчитывать на их помощь. Большинство моих новых друзей были бывшими военными Советской Армии, были даже спецназовцы-афганцы. Эти ребята целыми днями тренировались и постоянно испытывали свои рефлексы. Они были лучшими на турнике, и никто не мог с ними соперничать в отжимании на одной руке. Никто не хотел иметь проблем с русскими, а я был единственным иностранцем, принятым ими, и все они называли меня просто «брат».

Самая малочисленная группа была представлена двумя корейцами. Их звали Ким и Кан, но так как никто не говорил с ними, мы никогда не были уверены, кто Ким, и кто Кан. Однажды я поздоровался с одним из них — говорят, что это был Кан, и попытался заговорить с ним по-английски. К моему удивлению, он ответил. Хотя понимать его английский мне было очень трудно, главное было то, что нам удалось установить контакт.

Однажды, когда я уже больше доверял Кану, решил поздороваться и с Кимом, но единственным ответом был легкий кивок головы. Корейцы тренировались своим способом, у них преобладала медитация. Они приехали в Обань за месяц до меня и уже прошли успешно все тесты и экзамены. Ким и Кан ожидали решения комиссии.

В юношеском возрасте я практиковал тхэквондо, который был национальным спортом в Корее, поэтому я решил спросить его, занимался ли он этим боевым искусством дома. Кан улыбнулся и сказал мне, что он учитель тхэквондо четвертого дана, и у него была школа боевых искусств. Я не понял, что точно случилось со школой, но из-за сомнения в моих глазах, Кан решил преподать мне урок.