Семен Брилиант - И. А. Крылов. Его жизнь и литературная деятельность

«Екатерина хотела по два раза в неделю доставлять своим подданным счастье видеть ее и наслаждаться плодами ума, таланта и изящного вкуса». Места в ложах и партере назначены были по чинам, в райке же дозволялось быть зрителям всякого состояния. Здесь Крылов в первый раз увидел Дмитревского в «Семире» и Сандуновых в опере «Cosa rara» (Редкая вещь). Семира была венцом славы Сумарокова, который особенно в Петербурге «утвердил вкус публики надолго». Это не могло не иметь влияния на развитие и направление таланта Крылова. Театр не только удовлетворял потребности в развлечении, но служил чуть ли не единственным источником и эстетического развития.

В райке театра знатоки и любители имели уже свои условленные места. Суждения и споры, начатые здесь, продолжались на другой день в канцеляриях. Крылов, хотя он уже в свои 15–16 лет не легко поддавался чужому влиянию, — не устоял против влияния театра и чтения.

Вместо денег за свою «Кофейницу» взял он у Брейткопфа книги, а именно Расина, Мольера и Буало. С этой минуты слава «русского Расина» — Сумарокова и лавры Княжнина не давали юноше спать. Но у Расина были талант и знание, у Сумарокова тоже была частица таланта, у Крылова же и других подражателей не было ни драматического таланта, ни образования, ни развитого вкуса. В монологах Сумарокова слышались идеи Вольтера и проводились понятия великого, блестящего и разнообразного XVIII века. У Крылова конечно не могло быть и тени чего-нибудь подобного. Темь не менее он принялся и написал «Клеопатру».

Кончив пьесу, понес он ее к знаменитому тогда актеру Дмитревскому. Последний жил на Гагаринской набережной, но Крылову вообразилось, что у Дмитревского, который принял его ласково и оставил пьесу у себя, не будет теперь никакого дела, кроме чтения его трагедии, и он из Измайловского полка стал ежедневно «наведываться о судьбе своего детища». Наконец Дмитревский принял его и стал читать трагедию с ним вместе. «Добродушно и охотно слушал умный, тактичный старик, разбирал содержание, делал свои замечания осторожно, но веско; хвалил, что было можно, поощряя к труду, но не пропустив без замечания ни одного явления, ни одного даже стиха, ясно показал, отчего действие незанимательно, явления скучны, язык разговоров не соответствует предметам, словом, что трагедия никуда не годится и легче написать новую, чем исправить старое». Крылов понял и уничтожил Клеопатру. Взамен ее написал он «Филомелу», взяв сюжетом мифологическое предание древней Греции. Мифология была тогда неизбежной приправой ко всякому знанию или, вернее сказать, ко всякому невежеству. Крылов успел с нею познакомиться по принятым руководствам, но наука сводилась к знанию лишь имен мифических существ и героев, без малейшего понятия о духе древнего мира. Это отразилось конечно и на «Филомеле».

«Я люблю только ужасное — таков мой вкус», говорит автор одной пьесы в романе «Жиль-Блаз»: «Я согласен с Аристотелем: надо возбуждать ужас». «Это один из тех трагических сюжетов, которые волнуют душу образами смерти. Ах, если бы я писал для театра! я никого бы не выставлял на сцену, кроме кровожадных принцев, кроме свирепых героев, я бы в моих трагедиях губил не только главных лиц, но даже стражу. Всех бы убивал до суфлера». Таков был общий вкус того времени, и Плавильщиков вызывал восторг образованной публики тем, что был похож на «рыкающего льва». «Филомела» дошла до нас. Герой ее, согласно характеру Крылова, очень добродушно рассуждает об ужасных страстях. «Я имя на себя злодея возлагаю», говорит Терей: «а став злодеем, я весь свет пренебрегаю».

Действующие лица — манекены в греческих тогах. «Все условия, необходимые по тогдашнему времени в трагедии соблюдены строго. В ней пять действий, Александрийские рифмованные стихи, возвышенный язык, т. е. смесь русского и церковнославянского, при героях — наперсники, превышающие их догадливостью в крайних случаях; страсти — благородные, свойственные лицам идеальным, злодеяния выступают за пределы человеческих, сил, словом все, чему полагалось непременно быть, кроме художественной истины и жизни, с ее красками страны и народности».

Три года спустя Крылов сам еще злее осмеял подобные пьесы и их авторов.

Дмитревский забраковал Филомелу. Но эта строгая оценка его произведений не оттолкнула умного юноши от опытного актера. Напротив, он видел в нем своего руководителя и друга. Да, несмотря на разницу лет — Дмитревский был 32 годами старше Крылова — их отношения становились все теснее и перешли в дружбу. Конечно, это говорит в пользу ума и развития Крылова, но надо помнить также и необыкновенный такт Дмитревского. Притом образование и европейское просвещение не стерло с его характера национальных красок и не уничтожило в нем привычек чисто русского человека. Таким образом, в характере его и Крылова было много общего.

Но при блестящем дворе Екатерины, умевшей соединять простоту и величие, образовал он свой характер и манеры так, что больше походил на царедворца, чем на актера. Сам грозный Павел сказал ему раз, смеясь его находчивому ответу: «ну, ты известный куртизан матушкина двора». Крылов нашел у него таким образом школу не только для своего таланта, но и для характера и житейского воспитания, чего не могла ему дать ни домашняя среда, ни приказная. И он сумел воспользоваться этими уроками, хотя и не сразу. Крылов, мнением которого все дорожили, когда он успел развить в себе тонкий вкус и понимание, всегда или хвалил, или молчал, как бы со всем соглашаясь, или тонко улыбался, не давая заметить, кому не следовало, этой улыбки или предоставляя каждому толковать ее в свою пользу. Некто из писателей напечатал в предисловии к плохому, везде забракованному сочинению похвалы, слышанные им от Ив. Андр. «Вот вам конфетка за неосторожность вашу», сказал ему Гнедич, но Ив. Андр. продолжал следовать своей системе. Известный в молодости своим острым языком, шутками и эпиграммами, Крылов-баснописец ушел однажды вдруг среди одного литературного обеда под предлогом нездоровья. Приятель его, Лобанов, догадался, что причиной были эпиграммы против некоторых лиц. Ив. Андр. действительно сознался, что так. Хотя на него уже никто не мог подумать, но «все-таки лучше дальше от зла», говорил он. «Ведь могут подумать: он там был, стало быть делит их образ мыслей».

Так осторожен сталь Крылов, умудренный долгим опытом, с трудом лишь в зрелом возрасте добившись покоя, который он так высоко ценил, который так нужен был в самом деле славному баснописцу для его мудрой творческой работы.

Вернемся к его первым шагам на литературном пути.

Он как бы очнулся теперь от долгого сна. Петербург с его европейскими зданиями, порядками и образом жизни заставил Крылова забыть на время вражду к иноземцам.