Софья Аверичева - Дневник разведчицы

— Никифорыч прислал тебе первомайских пирожков и жареной рыбы! — Ешь и поправляйся!

— А это от полковника Муратовского! — улыбается Анютка, протягивая сверток.

На столике множество кульков и свертков. От волнения горло перехватило.

— Командование полка высоко оценило нашу сегодняшнюю работу. Озерский благодарит и желает скорейшего выздоровления! — говорит Печенежский. — Немцам досталось крепко, взяты документы, пулемет… Хоть гитлеровец представился богу, зато пулемет оказался новейшей системы МГ, скорострельный, недавно взятый на вооружение немецкой армии… В общем, задание выполнено, так что держись, Софья. И скорей возвращайся. Еще тебе привет от девчат из санчасти и особенный от Нины…

— Спасибо, за все спасибо!

Хочется сказать еще что-то, но язык совсем одеревенел, не движется, и страшно хочется спать. Спать!

Больше не надо ничего на свете. Засыпаю молниеносно. Меня зачем-то тормошат, а я снова засыпаю. Опять будят, и я снова проваливаюсь в глубокий сон.

Проснулась. Санитары и медсестры столпились около соседней кровати: принесли еще раненую. «Что это за девушка?» — спрашивает из дальнего угла солдат. «Радистка штаба дивизии Валентина Самаркина, — отвечает Катя Аксенова. — Попала под артиллерийский обстрел во время первомайского митинга». Кто-то досадует: «Не повезло нашим девчатам Первого мая!»

В палате сумрачно. Все спят. Светает или вечереет? Да не все ли равно. Радистка Валя — худенькая девушка. Она высоко поднята на подушках, тяжело дышит. У нее длинная смуглая шейка. Густые черные волосы. У двери стонет раненый. Левая рука у него в шине высоко поднята.

Опять ползет машина, опять ухабы и рытвины. Стоны раненых разрывают душу. Мне и самой хочется вот так же застонать, завыть. Нет, надо думать о чем угодно, только не о боли…

Деревня Нивки, Смоленские хаты переполнены ранеными. Я лежу в офицерской палате на одном топчане с младшим лейтенантом. У него ампутированы ноги. Худое желтое лицо; остановившиеся глаза смотрят в одну точку. Многие раненые еще до сих пор лежат на носилках.

«Пить, пить!» — тихо стонет на полу солдат. Девушка в белом халате, сидящая в углу около раненого офицера, даже не поворачивается. Раненый продолжает стонать. «Шо-о-ня, Шoo-ня!» Мне показалось, что он зовет меня. Да это же Макурин! «Голубчик, Макурин! Вот видишь, мы опять встретились с тобой!» — «Девушка, дайте, пожалуйста, пить раненому! — обращаюсь я к сестре. — И накройте его хоть чем-нибудь. Он же совсем замерз!» — «Я занята. Не умрет ваш приятель!»

С печи из-под занавески выглянула старушка. Охая и кряхтя, бабуся слезла с печи и, приговаривая, причитая: «Здорово же тебя разделали проклятые изверги», — напоила Макурина из чайника. Потом сняла с печи одеяло и накрыла его. Девушка даже не повернулась.

— Уйди! — проговорил офицер. — Иди, устраивай раненых, а то я за себя не ручаюсь!

— Вот еще несчастье на мою голову! — рассердилась девица.

— А ну проваливай отсюда! — истерично закричал офицер. — Проваливай, бессердечная шлюха!

Девица вскочила. Быстро простучала по полу каблучками, с яростью хлопнула дверью.

Макурин согрелся, перестал стонать. Вскоре пришли санитары. Бабушка сообщила всем, что часть раненых устраивают в соседнюю половину дома.

— Прощай, Макурин, прощай! Встретимся ли мы когда-нибудь с тобой!..

Опять и опять дорога. Санитарная машина увозит меня в глубокий тыл, все дальше и дальше от фронта. У меня поднялась температура. Все происходит, как во сне. И вот я в палате эвакогоспиталя. Лежу на краю широких нар. Солома, покрытая плащ-палатками, колет. В палате душно. Медицинский персонал разносит обед, но здесь палата тяжелобольных, никто не ест. И я ничего не могу взять в рот. Только бы пить, во рту все пересохло. Со всех сторон «Пить, сестра! Дайте пить!..»

— Софья Аверичева!..

Рядом солдат с ампутированной ногой. Я с трудом узнаю разведчика Мишу Круглова. Безжизненное, худое, желтое лицо.

— Отвоевался я, Соня. Больше уж не ходить мне в разведку! — нажимает, как всегда, на «о» Михаил. — А Мишу Голубева отправили в школу офицеров. Может, еще повоюет, отомстит за меня.

— Что ты, Миша, да вы с Голубевым давно уже рассчитались с фашистами!

Целую неделю я пребываю в каком-то небытии. Меня переносят из палаты в палату.

Большая чистая хата. Лежу на отдельной кровати. В палате одни женщины. В открытое окно вливается свежий воздух. Около меня врач и медсестра. Я спросила: «Какое сегодня число?» «Двенадцатое мая, среда».

Мне назначают первую перевязку. Главный хирург смотрит на мою руку со скрюченными пальцами и качает головой.

— Нестроевик! — буркнул он сестре. — К эвакуации в тыловой госпиталь!

— Что вы такое говорите, доктор? Вы лучше помогите! Не отсылайте меня в тыл, я отстану от своей дивизии. Обещаю выполнять все ваши предписания, но мне нужно вернуться в свою роту!..

С этого дня хирург Шанин Михаил Григорьевич называет меня «партизанкой». Подойдет ко мне: «Нуте-с, как наши дела, партизанка?»

После перевязки мне стало значительно лучше. Пришла уверенность, что все у меня будет хорошо.

За печкой лежит девушка. Большие темные глаза, нависшие брови. Черные гладкие волосы с прямым пробором. Это разведчица партизанского отряда Лена. Она шла с заданием в деревню к одной женщине, якобы к своей тетке. А в это время немцы окружили партизанский край со всех сторон. Лена пролежала без движения в канаве трое суток, обморозила ноги, а ночью с трудом доползла до крайней хаты к «тете». Ноги посинели, отекли. Началась гангрена. «Тетка» на дверях хаты написала «тиф», и немцы обходили хату. А вскоре пришла наша дивизия. Лену положили в госпиталь, ампутировали ступни обеих ног. Целыми днями Лена лежит на спине без единого звука и смотрит в одну точку.

Остальные девушки в палате из штаба армии и корпуса. Они все знакомы между собой. Одна из них, комсомолка Валя Останина, ранена в руку. Остальные больны. В центре всех разговоров Ирина — актриса армейской бригады. Она окончила школу Малого театра. Высокая, полная, с длинными золотыми волосами. «Медицина» настоятельно требует остричь волосы, а Ирина и слышать не желает об этом.

После обхода врачей, перевязок и всяких процедур появляются гости, главным образом, из соседних палат. Вот входит лихой моряк в накинутом на плечи бушлате, с гитарой в руке. Моряк очаровывает девушек. Он поет новую песню: «Темная ночь, только пули свистят по степи», а потом: «Я вам не скажу за всю Одессу, вся Одесса очень велика-аа, но и Молдаванка и Пересыпь обожают Костю-моряка». Девушки «умирают» от восторга.

Это повторяется каждый день. Лена тяжело вздыхает, нервничает, но молчит. Я тоже молчу, хотя голова раскалывается на части. Терплю, потому что приходят ребята из боевых подразделений. Вон у моряка вся грудь в орденах. Говорят, он разведчик глубокого тыла.