Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

Мы все плохо понимали друг друга. На работу меня устроил Женька, бежавший от белых в Турцию месяца на три раньше меня. Так как готовить я не умел, то Женька составил мне памятку, что и в каком порядке бросать в кастрюлю, чтобы получались борщ, суп, каша или мясное рагу. От сырости чернила расплылись, наставления стали неразборчивыми, и когда я что-нибудь путал, — меня не раз хотели выбросить за борт, но кулаки боцмана неизменно спасали.

Потом я привык и стал готовить хорошо, но обленился: завел собачку с кошкой, которым в порядке рационализации давал облизывать кастрюли, чтобы не мыть их к следующей варке. Это удавалось делать незаметно, потому что у нас завелся белый козлик, привлекавший общее внимание: ему позолотили рожки и копытца. Но козлика пришлось пустить на шашлык из-за привычки оправляться только в бочку с питьевой водой: он ловко открывал золотым копытцем крышку и метко сыпал свой зеленый горошек в узкую горловину бочки даже при самой сильной качке.

В общем, это была трудная жизнь в гуще одичалой вольницы, но ко всему человек привыкает, и я тоже привык к своей сырой койке около трюмной перегородки (кок по традиции занимает в кубрике самое плохое место), к своему морскому уюту. Я спал голым, и крысы бегали через меня из-под пола в трюм и обратно, и блаженно засыпал только тогда, когда чувствовал, как по моему животу волочатся скользкие холодные хвосты.

«Преподобный Сергий» перевозил греков и армян, спасавшихся от наступавшей армии турецких националистов: их ожидала резня. Обычно мы шли вдоль берега, в бинокли высматривая горящие деревни — признак фронта, двигавшегося с востока на запад. Обезумевшие от страха беженцы были для хозяев судна выгодным товаром — они не торговались, а норм посадки не существовало: капитан набивал людей в трюм и на палубу, как скот, или, вернее, как бочки или мешки, друг на друга, и затем они сами отдавали за спасение все, что имели. Это было разбойничье судно.

Мне вспоминаются анатолийские черные скалы и зеленая холодная вода между ними. Помню ползущих вниз, к воде, женщин с детьми и мужчин с узлами. Вот шлюпка забита до отказа… С невероятными усилиями мы отваливаем под звериный вой оставшихся, обреченных на смерть… Мелькают искаженные лица… Поднятые к небу кулаки… Те, кто посильнее, прыгают в воду и вплавь догоняют шлюпку, одной рукой цепляясь за борт, а другой подгребая для того, чтобы не оторваться и не утонуть: они болтаются за бортом между нашими веслами, захлебываясь и протягивая кошельки. Но их слишком много — сейчас лодка перевернется… «Отцепляй всех!» — командует капитан. Гребцы поднимают весла и начинают бить плывущих по головам. Одна черная голова скрывается в воде, за ней вторая, третья. Люди в шлюпке крестятся от радости: спасены! Лодка не перевернется! Вот за бортом осталась только одна молодая женщина. Я вижу ее лицо, оно на расстоянии протянутой руки. Ах, какое лицо… какие глаза… Женщина втискивает нам через борт своего грудного младенца и смотрит на него, держась за качающийся борт тонкими пальцами. Час назад они были загорелыми. Теперь кажутся от холода синими… Молодой матрос Коча, крымский татарин, бьет ее ребром весла по пальцам. Она держится и, не отрываясь, смотрит на ребенка… Коча бьет сильнее… Кости пальцев трещат… Женщина улыбается ребенку и медленно уходит под воду… Я гребу и вижу в прозрачной воде синие волосы… Они вьются над голубым лицом, как змеи… Она еще улыбается и смотрит на меня из-под воды… Потом ничего не видно… Только светлое пятно… Рядом темное… И ничего уже нет…

Только дым, застилающий небо… Чайки… Ветер…

Все, что я видел, откладывалось в памяти, не доходя до сознания, — было некогда думать, не хватало передышки. Когда позднее я ее получил, то впечатления нахлынули такой могучей волной, что захлестнули меня, и первый раз в жизни я сошел с ума. Разве я виноват, что видел все это?

— Не знаю! — помолчав ответила Анечка. — продолжай. Время идет. Но ты, все-таки, страшный человек.

— Осенью двадцатого года наши проходимцы в котелках решили к сверхприбыльным операциям по вывозу беженцев добавить еще одну статью дохода — спекуляцию краденым: ведь людей мы возили от прифронтовой полосы в Константинополь, а оттуда шли порожняком. И хозяева нашли новый источник обогащения: через французских интендантов греческой армии, сражавшейся в Анатолии против турецких националистов за чужие интересы, им удалось наладили кражу баночек с чаем и сахаром — ценного груза для осени и военной обстановки, потому что люди, ночующие на земле под дождем, утром хотят согреться и за ценой не постоят.

В первый раз с таким грузом наше разбойничье суденышко вышло в море в сентябре и стало прокрадываться на восток. Нашли подходящий порт, отгрузили коробки с банками и приняли на борт людей — на этот раз они оказались бездомными турками, бегущими в столицу ради заработка из разоренных войной районов.

В тот вечер барометр резко упал, но капитан спешил — ведь эту ораву надо было чем-то кормить. Перед закатом море стало как масленое, и все кругом — вода и небо — слилось в одну желтую шелковую пелену. Казалось, что мир умер, и в страшной тишине слышалось только хлопанье нашего мотора, последнего мотора на свете. Вдруг по горизонту протянулась черная нить. Минут через пять она превратилась в узкую полосу, еще через пять в широкую гряду черных туч и их отражение в воде: с севера на нас надвигался неожиданной силы шторм. Когда туча закрыла полнеба, уже можно было различить завихрения медно-коричневых и синих туч и кипящую под ними черную воду. Потом свет померк и началось светопреставление.

С криком «Алла! Алла!» турки навалом посыпались в трюм, который мы прикрыли досками и брезентом; на палубе случайно остались двое, которых смыло в ту же ночь. Волны пошли через борт, все выше и выше. Рев воды заглушал наши крики. Часов через десять вал поднял мою кухню и ударил ею о переднюю мачту, а другой вал поднял уборную и навалил ее на заднюю. Мачты переломились и скрылись за бортом в светящейся голубой пене. В непроглядной тьме мы бегали на четвереньках по палубе и рубили ванты и парусные снасти, чтобы поскорей освободить корабль от крена: в течение нескольких минут казалось, что судно перевернется. Потом Женька полез за борт рубить бушприт, а я держал веревку, которой он был обмотан, предварительно накрутив ее на барабан и якорные цепи. Часов через двадцать удалось отклепать якорные цепи и освободиться от якорей. Судно, превратившееся в деревянную коробку, набитую людьми, понеслось по воле волн. Мы стали ждать скорой гибели на прибрежных скалах, но ветер переменился, и нас понесло на запад. Приоткрыв доски, мы заглянули в трюм: из темноты несся звериный вой и крики «Су! Су!».