Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

На вскрытии особо примечательным был мозг. Он выглядел обезвоженным, уменьшенным по размерам, серым, тусклым, будто несвежим. На секционном столике он расплывался вширь и очень напоминал большую сырую лепешку из некачественной муки. Это был потерявший работоспособность человеческий орган, по своей интеллектуальной продуктивности не превышавший мозг животного, и жалко, что у нас не было условий и оборудования для гистологического, химического и другого исследования такого богатейшего материала, и научный труд, который обобщил бы найденные результаты, никто из нас написать не мог. Вскрывши череп, я и Коля-Медведь молча и долго стояли над серой плоской лепешкой.

— Неужто и у меня вот такой мозг? — спрашивал Коля, ловко сгребая лопаточкой зыбкую массу в чашку черепной коробки. — Чтой-то не верится, доктор!

— И правильно, что не верится. У тебя, Коля, мозг упругий, розовый, стоит высоко, блестящий, я бы сказал — аппетитный.

— Хе! Похож на хорошую котлету?

— Точно: на котлету.

Коля облизывает губы; думает и потом говорит:

— А жрать-то как хочется! Страсть. Одначе время идет, замечаете по энтой полоске солнечного света на окне? Скоро ударят на обед. Еще хорошо, что солнце по небу ползает, а то без него начальнички нас и вовсе заморили бы!

В дверях посыльный.

— Доктор, умойтесь и к нарядчику! Побыстрее! Там начальник режима раздает посылки вашим инвалидам.

Из бани я пересекаю наш пышный цветник и являюсь в домик нарядчика. В кабинке стоит лейтенант Фуркулица с трубкой в зубах и не спеша осматривает продукты, которые один самоохранник вынимает из вскрытых посылок. Двое других сторожат дверь. Здесь же переминается с ноги на ногу небольшая очередь инвалидов; работяги получат посылки вечером, когда вернутся с работы и поужинают, и присутствовать будет Тара. При виде жалкой снеди присутствие делают судорожное глотательное движение.

— Иванов, получай!

— Спасибо, гражданин начальник! — кланяется трясущийся от нетерпения старик.

Лейтенант сыплет в подол рваного бушлата ржаные сухари. Один падает на пол и звенит, как металл.

— Размочишь в сладком чае и сухарики полезут в горло, аж запищать, — умильно осклабясь, сипит косой самоохранник. — Дай, папаша, я тебе посылочку донесу до самого барака! Оно безопасней, понял?

Старик мнется в мучительной нерешительности. За услугу бандит сдерет половину, а не дать же нельзя — в зоне налетит шакалье из малолеток, вырвет все и расхватает до крошки… Деться некуда! Надо соглашаться… Только банку с тушенкой старик любовно сует за пазуху.

— Ладно уж… Что поделаешь… Идем, что ли!

— А папиросы? — напоминает Фуркулица.

— Закурите сами, гражданин начальник! На здоровье!

— Спасибо, Иванов. Идите!

Счастливец медленно ковыляет к двери. «Половину сухарей отберет самоохранник, а в бараке накинутся Петька и соседи по нарам, — соображает он с тоской. — Что же останется? Гм… Как откупорить и сожрать тушенку, чтобы никто не видел? Ночью? В уборной? Но чем открыть? А если налетит Мишка Удалой?!»

— Эх, спаси господи и помилуй! — в сердцах бормочет старик и медленно закрывает за собой дверь.

Фуркулица с чувством закуривает: таких папирос в Суслове не достать.

— Сейчас счастливец устроит себе чаек, а, доктор?

— Сейчас будет обед, гражданин начальник. Если полученную еду у него не растащат, то он после обеда съест все сразу — и сухари, и тушенку: то, что не съедено, то не его, желудок единственно надежное место хранения. Потом, возможно, он умрет.

— Как так?!

— Просто: сердце не выдержит нагрузки. Эти посылки — меткие выстрелы родственников, они часто бьют счастливцев наповал. Чем сытнее посылка и чем удачнее получатель сумеет уберечь присланное, тем опаснее для него. Съест сразу больничный обед, кашу, хлеб, котлетку и еще восемь килограммов домашней еды — это много для здорового, а ведь они еле живы.

Фуркулица хохочет.

— Еще бы! Он умрет от разрыва кишок?

— Нет. Съест, ляжет на койку, обязательно укроется с головой, унесется в мир счастливых грез о еде и… умрет от остановки сердца.

— Да не может быть! Вот интересно! А что бывает в рабочих бараках?

— Там лучше: люди здоровее, сердца могут справиться с внезапной перегрузкой. Да и кулаки крепче, не нужно пожирать все сразу.

— Вы получаете посылки, доктор?

— Нет. Вы же сами это знаете, гражданин начальник. Моя семья вымерла. Разрешите идти?

Обед.

Опять в полутьме выстроились неясно различимые хвосты людей, опять дядя Вася, одев халат и очки, священнодействует у бочек.

С больничной кухни дают пищу больше нормы порций на шесть — семь. Добавки получает вся обслуга — и больные, получающие больничное, и мы: я, Буся, дядя Вася и Петька, получающие общее. Это приказ начальника и лагерный обычай.

Расторопный Петька уже принес с лагерной кухни мой котелок с вонючей баландой и кашей с песком и камнями. Иногда зав кухней может сунуть туда морковный пирожок или кусочек мяса: это премиальное. Такие добавки получают ударники, но и порции премиального питания делают сверх положенного количества за счет недовеса. За все это надо платить, незаконный добавок — это острейший крючок, на который повар ловит нужных ему людей: зав баней платит мылом и бельем, зав каптеркой — телогрейкой или валенками, врач — освобождением от работы, наркотиками или инъекциями, якобы, придающим мужчине потенцию. А мыло, белье, телогрейка или лекарства пойдут в оборот дальше, — в обмен на водку или другие блага или уплывут за зону: так блатной товарооборот между дядями смыкается с нелегальной торговлей через вахту. Таким же путем сбывается все добро, украденное или награбленное в зоне. Это характерная особенность лагерной жизни. Не будь такого рода смычки, не было бы в зоне грабежей, воровства и убийств — некуда было бы сбывать добычу. Характерно положение и с лекарствами. Лагерный дядя без труда может набрать себе целый гарем «жен», но он ему мало полезен: по количеству дядя ест больше, но по качеству — вряд ли. И приходится ему идти на поклон к врачам за стрихнином или пантокрином. А бывает, что дядя подхватит венерическую болезнь. Тогда ему беда — он попадает в когти Тамары Рачковой и на новую жену пирожков ему уже не хватит — дородная Тамара любит покушать!

После обеда плита топится вовсю, потому что нужна горячая вода для мойки посуды. Это время, когда инвалиды, сумевшие украсть в кухонной корнечистке или на помойке горсть картофельных очисток, пекут из них котлетки. Очистки хорошо вымыты и размельчены, котлеты выглядят очень аппетитно — аккуратные, золотистые, хорошо пахнут. Но они сильно горчат, и есть их приятно только глазами и носом. Тут же тушатся в соленой юшке супа листья лопуха, запекаются в золе купленные у кухонных дроворубов картофелины, варится украденная вика или овес, в чьем-то котелке булькает подозрительная требуха с помойки. Около плитки оживление — эти выздоравливающие уже не умрут, они перебороли понос, отеки и смерть. В них вновь загорелся бойкий огонек жизни.